В доме всегда были только серые коты и кошки, потому что бабушка Фрося искренне верила в то, что только такой окрас у неё в доме к удаче. И, несмотря на всю бабушкину набожность, это явно свидетельствовало о глубинных языческих корнях Санькиного происхождения. Санька в принципе спокойно относился к борщу из курицы, ведь другого мяса, как и колбасы, которую он любил больше всего, в доме давно уже не было и, скорее всего, не появится до майских праздников потому, что в сельповский магазин такие продукты привозят только по большим праздникам. И что тут выпендриваться?
Умяв тарелку наваристого борща, Саня впихнул ноги в чёрные резиновые сапоги – на размер или даже полтора больше нужного, потому как достались они ему от одного из старших братьев по наследству, и носить их приходилось с двойной стелькой и толстыми шерстяными носками бабушкиной вязки, пока нога не вырастет; накинул болоньевую синюю куртку на искусственной подкладке с двумя тонкими полосками на рукаве – красного и белого цвета – такую модную и красивую, что хоть ещё и не потеплело, чтоб её носить, но спасу уже нет, как надеть невтерпёж, а охота – она пуще неволи, как говорят люди. Махом натянул вязаную шапку – «петушок» с трезубцем Adidas и тремя горизонтальными полосками – и… выскочил на улицу.
Прохлада весеннего воздуха обдала лицо и руки. В нос ударил тот самый весенний запах, который бывает только в это время года, только в селе, только несколько дней. Воздух, в котором есть тонкие струйки сырой земли и перегнившей травы. Пропитан он одновременно свежестью и влагой, веет навозом и чуть тянет дымком от еще протапливаемых печей в деревенских домах. Только в несколько весенних дней, когда освобождается от снега земля, наполнен он непередаваемой чистотой, большим количеством кислорода так, что хочется его пробовать на вкус, дышать, глотать снова и снова!
Весь этот воздушный коктейль сопровождается чириканьем воробьев вперемешку с какими-то новыми голосами ещё невиданных ранее Санькой птиц и перекрывается периодически голосами со скотного двора: мычанием, хрюканьем и гомоном домашней птицы, где неоспоримо солирует петух Петька – а как же ещё его звали бы в деревне?!
В конце двора был курятник, рядом с которым был затянутый сеткой рабицей, как её странно называли взрослые, а на самом деле просто переплетенной в виде ромбов проволокой – двор для птицы. Бабушка его называла курятником, и там выгуливались днём куры – не сидеть же им, в конце концов, круглые сутки в сараишке, который был через стенку от Санькиной любимой мастерской.
Саня часто наблюдал за курами и делал вывод, что, пока не настанет время оказаться в борще, курица птица вольная и свободная от предрассудков, хоть и глупая, конечно, до невозможности.
А о местном петухе вообще говорить даже неудобно, ведь даже сосед Дядька Иван, которого никто никогда в селе не видел трезвым, не мог с ним конкурировать по вычурному пижонству, самовлюбленности и надменности, а ещё по его искусству ругаться матерными словами.
Только спустя много лет Санька узнает, что это называется по-научному – нарциссизм. Петька осознаёт свою важность и, гордо выкрикивая, видимо, угрозы конкурентам, следит за собственным авторитетом, хлопает при этом крыльями и шумно преследует других петухов, отгоняя их от своих подруг-несушек.
И вот пацан, который без всяких специальных программ по целеполаганию и занятий с психологами просто чувствовал и понимал мир, и главное – всем своим существом любил жизнь «здесь» и «сейчас», незаметно для себя оказался посреди улицы, остановился на распутье и задумался о том, каким всё же важным делом сегодня следует заняться.
