Отчего умерла моя мама - страница 13

Но я, дурак, как и мои друзья-однокурсники, наивно думал, что каторга – это период подготовки к институту, а он оказался просто легкой разминкой. Впрочем, Катя, я говорю это только от имени тех ребят, которые поступали за счет своих знаний и рассчитывали только на себя. И я до сих пор не без стыда вспоминаю ту еще не прошедшую после поступления эйфорию от мысли, что я – студент-медик, с которой пришел на первое занятие по анатомии и, гордый собой, расслаблено, без особого интереса слушал объяснения о строении позвоночника и позвонков. Все это поначалу казалось таким же глупым, простым и не требующим усилий для понимания, как какой-нибудь урок ботаники в школе. И, само собой разумеется, учебник анатомии перед следующим занятием я открыть не удосужился. Что я, с печки свалился, чтобы заниматься такими пустяками? Но выяснилось, что про позвонки нужно было не только прочитать, но и выучить наизусть расположение на них каких-то бугорков и их название на латыни. И, как назло, отвечать вызвали меня. Полагаю потому, что меня вновь подвела фамилия, которая завершалась характерным для среднеазиатских республик окончанием «бек», кстати, подчеркивающим в Азии уважаемый статус ее обладателя. Преподаватель, я думаю, не без некоторого сарказма предположил, что я, вероятно, какая-нибудь «чурка» из Узбекистана, которая и по-русски-то ни бум-бум, а должна еще отвечать и по-латыни. А главное, моя фамилия была не слишком сложна в произношении. У нас в группе учился отличный парень, грек из Грузии, с фамилией Скитотомиди. Вот ему, в отличие от меня, везло больше. Его фамилию выговорить никто не мог, поэтому во время всей учебы в институте его вызывали реже. В отношении же меня преподаватель оказался частично прав. Он действительно нарвался на «чурку», но московскую. И я, получив неуд, попал на «отработку», то есть дополнительное занятие. Мы и так находились в институте с восьми утра до шести, а иногда и до семи вечера, а «отработка» означала, что ты должен прийти еще раз вечером, чтобы отзаниматься полное занятие и отчитаться за невыученный до того материал.

Но, помимо того, что с нас на анатомии драли три шкуры, с этим предметом были связаны и забавные истории. Все мы, по крайней мере, те, кто только что закончил школу, начиная изучать анатомию, испытывали некоторые опасения по поводу того, как будем себя чувствовать, имея дело с трупами. Однако первоначальные страхи оказались беспочвенными. Пролежавшие долгое время в формалине препараты частей тела и органов лишь отдаленно напоминали что-то человеческое. И это нас, студентов, не устраивало. Мы хотели видеть то, что действительно могло пощекотать нервы.

Надо сказать, что кафедра анатомии находилась на четвертом этаже учебного здания, а первые этажи и подвал занимали судебно-медицинский морг и кафедра судебной медицины. С кафедры судебной медицины нас шугали, чтобы не мешались, а вот морг был совершенно доступен. Заходи – не хочу. И мы выкраивали время, чтобы группками по два-три человека спуститься вниз поглазеть, а заодно и укрепить силу воли. Ты, Катя, наверно, видела в зарубежных, а сейчас уже и российских фильмах, что морг – это чистенькое помещение, в котором в оцинкованных холодильных ячейках по одному хранятся тела умерших или убитых. И только в момент надобности их аккуратненько вынимают, чтобы потом закрыть вновь. Все это фигня. Наш простой советский морг выглядел иначе. Это был мрачноватый, плохо освещенный подвал с холодильными камерами, как на мясокомбинате, в которых вповалку валялись на полу мужские и женские трупы с бирками на ногах, а в коридоре у стеночки на каталках лежал прикрытый простынками «свежачок», ожидающий судебно-медицинского вскрытия или привезенный сразу после него. Другими словами, сестренка, свеженькие или уже разрезанные от шеи до лобка и потом зашитые трупики. Именно этот «свежачок» и представлял для нас, студентов-«первоклашек», наибольший интерес.