Потом она опустилась на диван. Положила маленькие кулачки на колени и опустила голову.
– Я и в самом деле – рыба малоумная, Птицелов. Ты же сердишься на меня, да?
Заныло в груди у Птицелова. Присел он рядом с Лией, обнял за плечи. Покусанная рука ныла, а ранки, оставленные зубами девочки, сочились.
– Что там стряслось, чихалка? У проплешины? Как ты очутилась в эдакой дали?
Лия молчала долго. Потом обронила:
– Я не понимаю…
Эта полуправда вызвала какой-то болезненный резонанс в чуткой ко лжи душе Птицелова.
– Успокойся, худышка. Я не сержусь. Просто расскажи, как так получилось.
– Я не понимаю, Птицелов! – повысила она голос и сразу закашлялась.
Он погладил ее сутулую спину.
– У нас в деревне… ну, там где я жил раньше… – начал Птицелов через силу. – Мы никак не называли их… Говорили – Неназываемые.
И все понимали, что это значит.
Лия нахмурилась.
– Это означало, что… если дать им имя, то они станут частью нашей жизни, – продолжил Птицелов. – А так Неназываемые – лишь сон. Кошмар, который приходит с ночью да развеивается поутру. А если кто-то на следующий день не находил своего ребенка, то… Что ж. Кому-то следовало крепче запирать дверь.
– Птицелов! – отозвалась Лия. – Но ведь я – не ребенок! Мне четырнадцать лет! Иные замужем в мои годы!..
Птицелов обнял девочку. Ощутил щекой, как мягок платок на ее голове.
Я боюсь наступления зимы, – хотелось сказать ему, – потому что зимой, быть может, придется уйти. Ведь больше незачем будет оставаться здесь. Не для кого.
– Бошку рассказал, что и у вас, случается, дети пропадают.
– Глупый! Детей упыри утаскивают, – сказала Лия. Сняла с плеча руку Птицелова, привстала. – Давай, лучше чаю тебе сделаю. Не к ночи разговоры эти. Как бы беды не накликали.
– Человек… – проговорил Птицелов, его неожиданно начало трясти. – Высокий… С лицом темным… И топор, что ли, в руках держит. Я видел!
– А, это… Это – Темный Лесоруб, – ответила Лия почти нежно. – Так люди смертушку в наших краях кличут. – Она поставила помятый чайник на чугунную печурку. Зашумела, забулькала сразу же горячая вода. – Ходит по ночам улицами. Заглядывает в окна. Как женишок.
– Смерть? – подпрыгнул Птицелов. – Ходит по ночам? Так не бывает!
Он-то знал, что смерть путешествует на армейских грузовиках. Смерть прячется в головах солдат, заставляя их нажимать спусковые крючки автоматов. Это смерть быстрая, беспощадная, гремящая и плюющая огнем.
А есть еще другая смерть – та, что таится в Стеклянной Плеши. Медленная, ленивая. Тихая-тихая.
Для этих смертей – что ночь, что день.
Есть еще Неназываемые, которые уводят детей в лес. Зачем, правда, непонятно.
– Вот и Колдун говорит, что Лесоруб – никакая не смерть, – Лия наморщила лоб, вспоминая слова Колдуна. – Лесоруб – не смерть, – проговорила важно. – Лесоруб – иная жизнь. Только некоторым такая жизнь хуже погибели.
Она плеснула в кружку заварки, залила кипятком.
– Смерть – не смерть. Жизнь – не жизнь. Ты совсем меня задурила, чихалка! – признался Птицелов. – Я знаю лишь то, что видел своими глазами. Этот Лесоруб, Лия, был у Плеши. И ты – ты! – ему улыбалась!
– Какой ты шумный, Птицелов. Не кричи, а то мне больно внутри. Выпей лучше чаю. И… и уходи. Ночь уже, упыри вышли на охоту.
– Ну спасибо, – буркнул Птицелов. Потом встрепенулся: – А может, я…
– Уходи-уходи, – Лия вымученно улыбнулась. – И папа тебе рад не будет.
– Но… я…
Зима идет. Не доживет до зимы. Уйду отсюда.
