Трепотня же тем времени насчет «славы живым и вечной памяти погибшим» успешно продолжается. И она, эта самая трепотня у одних вызывает восторженное восхищение, а у других – слезы умиления. Да пребудут в добром здравии все те, которые громче всех верещат на всех перекрестках о национальном патриотизме!
…Лежит на книжной полке желтая и потрепанная картонная папка с документами. Лежит столько лет… Не могу позволить, чтобы ее содержимое оказалось после меня на помойке, а это вполне возможно. Мы, Иваны, не помнящие родства, способны на все.
Мой герой – один из миллионов, сложивших головы на бескрайних полях сражений Великой Отечественной войны. Он – не маршал. Он – простой русский офицер из уральской глубинки, а потому типичен, характерен для того поколения.
Читателя сразу хочу предостеречь: особых литературных изысков не будет. Потому что в основе повествования лежат только подлинные документы, далеко от которых отойти мне не позволила совесть. Тем более, что был уже случай «приукрашивания». Пятьдесят лет назад, когда собственный корреспондент областной партийной газеты «Уральский рабочий» такого наплел, что читать стыдно было. И видел, какой болью подобный бред, высосанный из пальца, отозвался тогда в семье. Видел слезы матери, продолжавшей оплакивать гибель сына… Не хочу больше ни чьих слез, а хочу правды, одной только правды, какой бы суровой она не показалась кому-либо…
Не очень-то бравурен пролог? Какой, извините, уж получился. Другого не припас.
Верхняя Тура – город небольшой. Стоит у истоков уральской реки Туры, заканчивающей свой бег в Западной Сибири и вливающей свои воды в одну из могучих сибирских рек. Городом стал лишь в советское время, а до того считался рабочим поселком при казенном заводе.
С изменением статуса в жизни жителей ничего, по сути, не изменилось. Жизнь горожан полностью была (впрочем, сейчас ситуация аналогична) связана с единственным крупным предприятием. Раньше был почтовым ящиком, то есть имел номер, но не имел названия, что говорило об одном, – о принадлежности к оборонному ведомству. Завод специализировался (говорят, что еще с царских времен) на производстве снарядов для пушек, в том числе и для корабельной артиллерии. Завод немалый: и по занимаемой площади, и по числу работавших на нем – более пяти тысяч. Фактически, здесь трудилось все взрослое население.
Прошли века, а город по-прежнему живет своей тихой патриархальной жизнью. Вокруг города – грибные и ягодные места. С давних пор люди собирают клюкву, которой когда-то эти места давали видимо-невидимо. Город стоит в окружении сопок, склоны которых покрыты сосняком – очень красиво! Горожане гордятся своим прудом. Рыбалка с лодки – повальное увлечение.
На тогдашней окраине именно этого городка своим домом жили Гробовы. Говорят, что слыли все работящими и умелыми. Жили небогато, но справно. Как до революции, так и после нее босяками не были. Фамилия странная и никто не знает, откуда она взялась. Факт, что носители ее – не пришлые: была когда-то неподалеку от Кушвы деревенька Гробово, где и рождались, соответственно, одни Гробовы. Не исключено, что предки были гробовых дел мастерами, отсюда и пошла фамилия.
В семье – четыре сына: старший – Василий, потом – Леонид, далее – Аркадий, младший – Анатолий. До преклонных лет дожили лишь Аркадий и Леонид.
Василий и Аркадий, увлеченные революционными идеями, участвовали в установлении советской власти на Урале. Особенно Василий. Он был подпольщиком, членом РСДРП и даже участвовал в работе одного из съездов (в качестве полноправного делегата) РКП (б). Имею в виду тот самый съезд, делегаты которого были брошены на подавление вспыхнувшего Кронштадского мятежа. Исторически подтвержденный факт, что в подавлении мятежа активно участвовал и Василий Гробов. В тот раз судьба к нему отнеслась благосклонно: остался жив. Однако вскоре заболел и скончался. Возможно, на невском льду простудил легкие.
