– А мама, а сестра, а люди?! – слёзы опять просились наружу.
– А что мать? Мать у тебя глупая баба. Жизнь свою не прожила, а просуществовала. За прошлыми тенями всё гоняется, а вокруг себя ничего не видит. Ей бы помолчать, а не уму учить. Сестра сама хороша. С Федькой любится, а ты за её грех платишь. Сестре ты ничего больше не должна и не ей тебя судить. А люди? Что люди? Ты думаешь, они чисты и безгрешны? О… – протяжно сказала она, – если бы ты знала, сколько тайн они здесь оставили. Тысячи лет не хватит рассказать о каждом грешке, – она кивнула в сторону большого стола посередине хаты. – Травы иногда бессильны избавить от ненужных плодов прелюбодейства.
Я слышала про аборты, но боялась даже думать про это. Тем более в СССР они были запрещены. Их делали подпольно. Нередко после этого женщины умирали от кровопотери и заражений. Счастливицей можно назвать каждую выжившую, но за это было уплачено бесплодием. Я представила, как на этом столе бабушка Есфирь вырывает нежеланный плод и меня передёрнуло от страха. Я посмотрела на неё. Не знаю, может, в моих глазах она увидела осуждение, что сказала мне:
– Не я греховна за это. За свои грехи я отвечу. Их у меня предостаточно за такую долгую жизнь. Они пусть за свои грехи отвечают перед Богом или партией. Кто теперь у народа светоч веры?
Это всё понятно. Но одно мне не давало покоя. Откуда Есфирь Исааковна узнала о Федьке и Аньке. Мы так тщательно всё скрывали. Но, видно, всё-таки шило в мешке не утаишь.
– О сестре откуда знаешь, бабушка? – спросила я.
– По глазам, милая. Твоя сестра счастье своё скрывать не умеет. Она изнутри этим счастьем светится. Только слепой и глупец не рассмотрит измену. Гришка дальше носа не видит. Рога уже за балки в доме цепляются, – она засмеялась. – А ты вот другая, Лизонька. В тебе я вижу силу. Ты меня напоминаешь в молодости. Такая же. Ты неглупая, девочка, сама всё поймёшь, что к чему в этой жизни.
Хоть убейте меня, но в ту ночь я ничего не понимала из её слов. Мне было уже хорошо и спокойно в маленькой хатке старой еврейки. Травки начинали действовать, что ли?
– Ну что, допила? – спросила она.
Я кивнула в ответ и отдала ей кружку. Травки, и вправду, помогли. Боль ушла. По всему телу расползалась теплота. Я успокоилась. Плакать больше не хотелось.
– Что это за чай? – из любопытства спросила я бабушку.
Она усмехнулась.
– А ты и не помнишь уже, какие мне травы помогла этим летом собирать? – сказала Есфирь Исааковна и поцеловала меня в макушку. – Валерьяна, мелиса, боярышник. Всего понемножку и зелье спокойствия готово.
Убрав кружку на полку, она достала ступку. Отрывая листочки от пучков травок, висящих в углу возле печки, бросала в неё. Потом принялась растирать пестиком, пока сухая трава не превратилась в муку.
– Что ты делаешь?
Мне было интересно, чем ещё бабушка собиралась меня напоить. Судя по аромату, витавшему по хате, это будет то ещё зелье.
– Ты же, Лизонька, понести не хочешь? – не отрываясь от дела, ответила Есфирь Исааковна.
– Нет! – воскликнула я.
Надо же, а я вот об этом неприятном факте и не подумала. Хуже насилия может быть только плод этого насилия. Растить ребёнка Гришки мне категорически не хотелось. Он бы стал напоминанием мне о той ночи. Я всегда была твёрдо уверена, что дети – это плоды настоящей любви. Тогда их любишь сильнее жизни. А смогла бы я полюбить дитя, зачатое вот так? На полу в грязи? Даже не знаю. Может, материнский инстинкт всё же взял бы своё. Но этого я никогда не узнаю. У меня будут дети, но от любимого.
