Открытое море - страница 3

– Им и так тесно. Семеро детей, малыши подрастают. Никто мне ничего не говорит, но, когда я начну работать, сниму себе отдельное жилье.

– Поговорить с мамой? Комната Карин все еще пустует.

Он рассмеялся, увидев выражение лица Штеффи.

– Успокойся, я пошутил. Я тоже там уже не живу. Отец оплачивает мое холостяцкое логово. Маленькая однушка, комната, совмещенная с кухней, в Юханнеберге.

Теперь разговор пошел легче. Почти как раньше. Штеффи рассказывала о занятиях, о младших братьях и сестрах Май, о тете Марте с дядей Эвертом. Она говорила обо всем, кроме мамы с папой.

Свен поведал о том, что наряду с учебой успевает писать, что посылал свои новеллы в журналы, но пока ничего не опубликовали. Рассказал, как его родители в последний год войны внезапно стали ярыми антифашистами.

– Во всяком случае, при гостях.

Гости. Еще одно воспоминание отозвалось болью.

– Здорово, что я убрался от них, – сказал Свен. – Я там просто задыхался. Надеюсь теперь, когда война закончилась, дышать всюду станет легче.

Штеффи узнала прежнего Свена. Того самого, в которого была влюблена. Энергичного, полного жажды перемен.

– Как дела у Путте? – спросила она. – Ты оставил его у родителей или забрал с собой?

Свен мгновенно изменился в лице. Несколько секунд он медлил с ответом.

– Путте нет в живых. Он умер два года назад. Заболел, и ветеринар сказал, что он не выживет. Это случилось в середине лета. Я гостил у друзей в Стокгольме. Родители усыпили его, не дожидаясь моего возвращения.

Лето, два года назад. В то же лето, что и мама…

Штеффи не выдержала и заплакала. Слезы лились ручьем, ей пришлось высморкаться. Официантка фыркнула, проходя мимо их столика.

– Ты так сильно его любила? – спросил Свен.

Она не ответила. Свен поднялся.

– Пойдем.

Оба пирожных остались на столе нетронутыми.

На центральной улице все так же толпились танцующие и поющие люди. Но Свен повернул в один из переулков и привел Штеффи в парк по соседству с домом, где была квартира его родителей. В этом парке они вместе выгуливали Путте.

Увидев позади темного тяжеловесного здания института скамейку, они сели на нее. Свен предложил Штеффи носовой платок. Он обнял ее, и она плакала на его плече, совсем как раньше. Словно он – ее добрый старший брат.

– Ты так сильно любила Путте? – снова спросил Свен, когда Штеффи успокоилась.

– Да, – сказала Штеффи и добавила:

– Тем же летом умерла мама. – В Терезиенштадте.

– Ее…

– От тифа.

– А твой папа?

– Пропал без вести. Abgereist[2]. Депортирован. Через два месяца после смерти мамы.

Свен замолчал. Штеффи знала, о чем он думал. Они оба читали статьи в газетах о том, как союзники захватили концентрационные лагеря в Равенсбрюке, Бухенвальде и Берген-Бельзене и обнаружили там тысячи мертвых и столько же умирающих людей. Читали о маршах смерти[3] из польских лагерей в Германию, из одного лагеря в другой. О газовых камерах в Освенциме.

Возможно, Свен даже смотрел фильм, на который Штеффи не отважилась сходить. Русский документальный фильм «На Берлин», его показывали каждый час в кинотеатре «Виктория». Один из отрывков назывался «Фабрики смерти в Майданеке». Не пошла, потому что боялась увидеть папу в очереди в газовую камеру…

– Это страшно, – наконец произнес Свен. – Это так страшно, что невозможно себе представить. Но, по крайней мере, теперь этому конец. И никогда больше, слышишь, Стефания, никогда больше это не повторится!