– Жан, а Жан, давай выпьем, у тебя есть что? – Маска устрашения не подействовала, и соседка протиснулась в дверь.
– О, а это кто у тебя? – В нашей крошечной комнате не заметить меня было невозможно. Получив полный ответ от Жанны, что я гостья из другого города, соседка скорчила презрительную гримасу.
– Понаехали тут из деревни, нам, москвичам, пройти невозможно.
Я остолбенела от такого хамства. Картина была ещё та. Мы стояли напротив друг друга: я – не москвичка, стройная, красивая, стильно одетая девятнадцатилетняя девушка, и «москвичка» – пьяное, заплывшее жиром чудовище с остатками химической завивки на голове. Отвечать ей – значит не уважать себя. Я молчала. Посчитав, что она меня растоптала, соседка вышла из комнаты в развевающимся застиранном халате и гордо поднятой «химией». Я растерянно посмотрела на Жанну. Неужели есть и такие москвичи?
– Не бери в голову. В Москве сейчас таких много. Всю жизнь прожили в своей деревне на окраине Москвы, а когда её снесли, им дали жильё в столице, и они срочно стали москвичами. А нутро-то не переделаешь. Вот такие теперь у нас есть москвичи, – успокаивала меня Жанна.
Но я не могла успокоиться. Жить в Москве было моей мечтой, я считала это огромным счастьем. Поэтому все счастливчики-москвичи мне казались людьми необыкновенными. Пьяная соседка быстренько сняла мои розовые очки. Взрослей, девочка!
Меня очень привлекала профессия Жанны. Я считала, что журналистика делала женщину привлекательной и независимой в жизни. После долгих уговоров моя новая приятельница согласилась, наконец, взять меня с собой в редакцию. Профиль газеты был чисто экономический, а значит, скучный, но я испытывала трепет первооткрывателя, который соприкасается с чем-то неведомым. По дороге Жанна, как бы между прочим, заметила, что её коллеги в курсе моего визита. Я удивилась:
– Какой визит, Жанна? Так, зайду на минутку.
В небольшой редакционной комнате по периметру стояли столы, разделённые перегородками. Портативная печатная машинка, чашка кофе и неизменная пачка сигарет – такими были главные атрибуты этой профессиональной атмосферы, в которой рождались экономические шедевры. Как только мы вошли, Жанна начала активно подталкивать меня к своему столу-«скворечнику». Но не тут-то было. К нам один за другим стали выходить обитатели столов-перегородок, красивые молодые люди не старше тридцати лет. Оттеснив Жанну, они начали довольно бесцеремонно разглядывать меня, как будто я только что появилась на свет из ребра Адама.
– Боже мой, какие нежные ручки, а пальчики, пальчики – это же чудо! А личико свежее-свежее!
Кто-то из них чмокнул меня в щёку.
– Она ещё и краснеет. С ума сойти!
Молодые журналисты окружили меня и вертели во все стороны, правда, довольно вежливо. Кто-то взял меня за талию и посадил на стол. Это не было хамством, они всё делали очень бережно и нежно, а главное – искренне, правда, не давая сказать мне ни слова.
– А ножки, ножки, посмотрите, какие стройные. Ну, прелесть, просто прелесть!
Я была в шоке от происходящего, а молодые люди – в восторге от меня, вернее, от той чистоты и свежести, которые присущи девятнадцатилетней юности и провинциальному строгому воспитанию. Я попыталась сделать неопределённый жест, чтобы как-то расширить пространство вокруг себя, но тотчас мои руки были пойманы, и искусители стали благоговейно целовать по очереди каждый пальчик. Я буквально задохнулась от такой нежности и внимания. Внутри у меня всё упало и покатилось куда-то вниз. Я смогла только выдавить из себя дрожащий писк о помощи:
