Заботы надо рассматривать особо. Но это важнейшая часть работы над собой и главное поле науки думать. К ним нельзя относиться небрежно. Их надо решить, чему, кстати, посвящена отладка. Пока же стоит понять: отношение к детству необходимо пересмотреть. Это может сильно изменить вашу жизнь.
Дети вовсе не зря способны плакать так горько. Их души еще не защищены опытом и силой, а жизнь гораздо трудней. В сущности, жизнь ребенка – это битва за выживание. Я не говорю про первый год, когда ребенок, можно сказать, еще не родился полностью. Люди рожают детей наполовину недоношенными, поскольку дети у нас слишком крупные, и просто было бы невозможно ими разродиться, если бы донашивать их до способности ходить.
Но если мы вдумаемся, то жить целый год, не имея вообще ни малейшей возможности сделать хоть что-то для своего выживания, – это ужасно. Это хуже одиночной камеры. Ты не можешь двигаться, ты можешь только кричать и надеяться, что люди, к которым ты пришел, о тебе позаботятся. Способность заботиться – это нечто великое! Почему мы считаем, что она отбирает у нас счастье?
Но и дальше жизнь ребенка постоянно проходит в слезах. Как кажется, дети плачут по любому поводу, а то и без повода. Иначе говоря, они капризничают из-за мелочей.
Начнем по порядку: без повода дети не плачут. И если вы не давали его, он все же есть, и ребенка тем более надо понять. Иногда они плачут потому, что над их головой не те звезды…
Точно так же они не плачут из-за мелочей. Это тот же наш самообман, позволяющий нам считать, что с возрастом меняются ценности. В этом смысле мы немногим умней детей и, став личностями, не далеко ушли в душевном развитии. Ведь глупо так расстраиваться, если кто-то растоптал твой песочный дворец или город, другое дело, если сгорел дачный домик, или бандиты отобрали брежневскую девушку!
Почему дворцы и города детей ценятся меньше, чем хибары родителей? Потому что в хибары можно спрятать тела? А без них тела не выживут?
Иными словами, наши слезы определяются выживанием? А детские?
Дети отличаются от нас тем, что до какого-то возраста мы берем на себя заботу о выживании их тел. И это дает им возможность готовиться к собственной жизни. И они честно это делают, они играют в то, как будут вести эту битву сами. Но пока они выживают как души.
И именно поэтому, растоптав их песочный дворец, мы вызываем рыдания – у нас погибла хибара для тела, у него – дом для души. Мы не черствей. Мы просто другие существа. Мы – другой вид по сравнению с собственными детьми. Они – души, воплотившиеся в тела, мы – тела, имеющие души…
Мы не рождаемся сразу, мы рождаемся недоношенными. Телесно мы рождаемся к году, когда обретаем способность ходить и говорить, полностью – когда обретаем заботу, как способность жить только телом.
Мы приходим, чтобы стать людьми. Но это получается не сразу. Мы очень стараемся, мы делаем усилие, но суть его – убить душу, убрать ее, чтобы стать телом. Душа сопротивляется, хотя и обречена, поскольку сама избрала это испытание. И все же: детство – это битва за выживание души, и мы ее проигрываем, отчего и плачем так горько…
А затем приходит миг, когда вдруг человеческая сущность вытесняет душевную, и наши глаза вдруг распахиваются, как будто мы только что проснулись. Но в них горит уже совсем иной свет. Подмена произошла. С этого мгновения детство будет только вспоминаться. А то, что оно было битвой за выживание, будет утрачено и забыто…
