– Для кого война, а для кого мать родна, – грустно сказал дедушка, почему-то глядя в угол, где темнели иконы, обрамленные белым расшитым полотенцем. И вдруг грозно: – Неплохо живём! Может, ещё и фашиста ждём?
Дед с тёмной бородой шикнул на ребят, те сразу же встали и скрылись за дверной занавеской.
– Под иконами сидишь, – продолжал дедушка, – а замёрзших, голодных людей у дверей держишь…
Дед с бородой испуганно что-то забормотал.
Бабушка стала меня раздевать, но я совсем разомлела от тепла. Теперь мне хотелось только спать. Я еще помню, как хозяйка со слезами на глазах поила меня вкусным бульоном, и как дед с тёмной бородой что-то говорил дедушке, а потом стал просить:
– Не погуби, детей ведь у нас четверо, не в разуме ещё, Христом Богом прошу…
И сон сморил меня.
Утром я никак не могла проснуться. Будили и тётя Капа, и бабушка. Щупали мой лоб – не заболела ли. Я всё слышала, но сонные глаза не хотели открываться. Наконец меня одели и усадили за стол. Павлик уже поел, и с ним играла девочка, которую звали Лиза.
Как только передо мной поставили миску с картошкой с кусочками мяса, во мне проснулся такой голод, что вместе с ним быстро проснулась и я.
– Вот так-то лучше, – говорила хозяйка, наливая мне полную кружку молока. Но молоко было непривычным на вкус.
– Потому что козье, – сказала мне бабушка. – Оно очень полезное. Пей.
Вчерашний грозный дед с расчёсанной на обе стороны бородой, рассказывая что-то дедушке, часто хватал его за руку, в которой тот держал кружку с чаем. И вдруг мой дедушка, поставив кружку на стол, сам схватил деда за руку.
– Так это что же, Григорий Петрович, мы в одно время завод в Ижевске строили? Мать, ты слышала? Он в двадцать четвертом был в Ижевске! Да и виделись там наверняка. Молодые ведь были, без бород, без усов.
– Да у тебя-то вроде усы уже были, – сказал дед, которого дедушка называл Григорием Петровичем. – Ты в начальстве ходил, на виду. А я на стройке, по плотницкому делу больше работал.
– Ну это ты шутишь, – засмеялся дедушка. – Двадцать лет прошло!
– Может, и шучу. Но вроде забрезжило что-то в памяти, – лукаво отозвался, поглаживая бороду, Григорий Петрович.
Пришли наши водители и Варвара Игоревна с Тимофеем Филипповичем. Они ночевали где-то в других домах.
– Пора, – сказал дедушка, и мы стали одеваться. – Спасибо, хозяева, за приют. А вам, Валентина, особая благодарность, – и он поклонился хозяйке. Потом повернулся к деду, пожал ему руку, и как-то виновато сказал:
– Ты уж извини меня, Григорий Петрович, за вчерашнее.
– Да, напугал ты нас, – ухмыльнулся тот в свою чёрную бороду. – Уж очень ты на Сталина Иосифа Виссарионовича похож – фигура и усы, да и френч вот носишь. – И, одеваясь, добавил: – Так ты имей в виду, Павел Сазонович, если производство наладишь – сообщи. Может, поработаем ещё с тобой.
И он пошёл провожать нас.
– Ехать-то вам до Задонска вёрст двадцать, двадцать пять, не больше, – говорил он дедушке, а потом долго стоял на дороге, глядя вслед удаляющимся машинам.
– Утро-то какое, ни ветра, ни снега – радовалась тётя Капа, – и мороз небольшой.
– Что нас ждёт в этом Задонске, – вздыхала бабушка Дуня.
– Да лишь бы закончилась эта бесконечная дорога, – похоже, у тёти Капы было хорошее настроение.
Задонск
Безоблачное утро создавало вокруг удивительное ощущение радости, и надежды, что наши странствия подойдут к концу.
Под солнечными лучами снег блестел так, что невозможно было смотреть по сторонам – слепило глаза. Движение здесь, на дороге, было оживлённым.
