– А если бы сейчас было десятое ноября, – спросила я, – это было бы более подходящим или менее подходящим временем?
Алекс плотно сжал губы и взъерошил свои и без того растрепанные волосы. Они так и остались стоять вертикально вверх даже после того, как он опустил руки на руль – всему виной, я полагаю, статическое электричество. Еще я заметила, что Алекс истово чтил все гласные и негласные правила вождения – включая строгую позицию рук на руле, которую он не менял на протяжении всего этого времени. И хоть большую часть времени он ужасно сутулился, сейчас он сидел неестественно прямо.
– Ладно, – сказал он. – Мне не нравится рождественская музыка. Просто не включай ее, и все будет в порядке.
Я воткнула в телефон провод, включила колонки и нашла в плеере «Молодых американцев» Дэвида Боуи. И нескольких секунд не прошло, как лицо Алекса скривилось в гримасе.
– Что? – спросила я.
– Ничего, – твердо сказал он.
– Ты сейчас дернулся. Как будто тот, кто контролирует тебя, вдруг уснул.
Он с недоумением сощурился на меня.
– Что это вообще значит?
– Тебе не нравится песня, – обвинительным тоном заключила я.
– Неправда, – неубедительно соврал Алекс.
– Ты ненавидишь Дэвида Боуи.
– Вовсе нет! Дэвид Боуи тут ни при чем.
– Тогда в чем дело? – требовательно спросила я.
Алекс с шипением вздохнул.
– Саксофон.
– Саксофон, – повторила я.
– Ага. Мне… Я ненавижу звук саксофона. Если в песне есть саксофон – все, тут уже ничем не поможешь.
– Нужно предупредить Кенни Джи.
– Назови хоть одну песню, которую саксофон сделал лучше, – предложил Алекс.
– Погоди, мне нужно свериться с блокнотом, где я записываю все песни, в которых наличествует саксофон.
– Ни одной, – провозгласил Алекс.
– Уверена, на вечеринках с тобой очень весело.
– Нормально со мной на вечеринках.
– Вот только на концерты подростковых групп с тобой лучше не ходить.
Он бросил на меня косой взгляд.
– Ты действительно такая поборница саксофонов?
– Нет, но мне нравится ее изображать. Ты ведь еще не закончил? Что еще ты ненавидишь?
– Ничего, – ответил он. – Только рождественские песни и саксофоны. И каверы.
– Ковры? – не поняла я. – Это которые на полу лежат?
– Каверы песен, – терпеливо объяснил Алекс, и я расхохоталась.
– Ты ненавидишь каверы песен?
– Категорически не переношу, – подтвердил он.
– Алекс. Это все равно что сказать «я ненавижу овощи». Слишком расплывчато. Это полная бессмыслица.
– Вовсе нет, – настаивал он. – Смотри – если это хороший кавер, который придерживается оригинальной аранжировки песни, то, типа, зачем? А если это плохой кавер, который вообще ничем не похож на оригинал, – то, типа, какого вообще черта?
– О господи, – выдохнула я. – Да ты прямо как ворчливый старик.
Алекс нахмурился еще сильнее.
– А тебе, значит, все на свете нравится?
– По большей части, – согласилась я. – Да, я склонна любить окружающий мир.
– У меня тоже есть вещи, которые мне нравятся.
– Например? Модельки поездов и биография Авраама Линкольна? – предположила я.
– Меня определенно не привлекает ни то, ни другое. А что, ты ненавидишь поезда и Линкольна?
– Я же сказала. Мне почти все нравится. Меня очень легко порадовать.
– То есть?
– То есть… – Я недолго раздумывала над вопросом. – Вот например – когда я была маленькая, мы с Паркером и Принсом – это мои братья – садились на велосипеды и ехали в кинотеатр, даже не проверив, что сегодня будут показывать.
– Твоего брата зовут
