На борт самолета я тогда поднималась, чуть ли не дрожа от восхищения.
Потом мы взлетели, лампочки в салоне погасли, и на меня понемногу начала накатывать усталость. В конце концов я склонила голову на плечо Алекса и задремала, пуская слюни ему на рубашку, и спала я до тех пор, пока самолет не ухнул в воздушную яму. Потому что, как только это случилось, Алекс случайно заехал мне локтем в лицо.
– Черт! – выдохнул он. Я резко выпрямилась, держась за щеку. – Черт! – Он вцепился в подлокотники кресла так крепко, что костяшки пальцев побелели, и грудь у него тяжело вздымалась.
– Ты что, боишься летать? – спросила я.
– Нет! – шепотом ответил он. Старый добрый Алекс не хотел тревожить сон других пассажиров, даже находясь на грани панической атаки. – Я умирать боюсь.
– Ты не умрешь, – пообещала я. Двигатели снова зазвучали мерно и ровно, зато над нашими головами загорелся индикатор ремней безопасности. Алекс продолжал сжимать подлокотники кресла так, словно ожидал, что кто-то вот-вот схватит самолет, перевернет его вверх тормашками и попытается вытряхнуть нас наружу.
– Что-то мне это не нравится, – сказал он. – Был такой звук… Словно в самолете что-то сломалось.
– Это был звук, с которым твой локоть влетел мне в лицо.
– Что? – Алекс обернулся, и выражение его представляло собой причудливую смесь изумления и смущения.
– Ты меня в лицо ударил! – объяснила я.
– Ох, черт. Прости. Я посмотрю?
Я перестала держаться за пульсирующую болью щеку, и Алекс склонился надо мной. Его пальцы зависли над моей скулой, и через несколько мгновений Алекс одернул руку, так ни разу и не коснувшись моей кожи. – Выглядит нормально. Наверное, стоит попросить стюардессу принести тебе льда.
– Хорошая идея, – согласилась я. – Нам надо ее позвать. Скажем, что ты ударил меня в лицо, но это была полнейшая случайность, и вообще ты ни в чем не виноват, потому что ты просто испугался, и…
– О боже, Поппи, – проговорил он. – Я очень-очень извиняюсь.
– Да ничего. Мне даже и не больно почти. – Я пихнула его локтем. – Почему ты вообще не сказал, что боишься летать?
– Потому что я этого не знал.
– То есть?
Алекс откинул голову на подлокотник.
– Я в первый раз лечу на самолете.
– Ой. – Я почувствовала острый укол вины. – Лучше бы ты раньше об этом сказал.
– Я не хотел устраивать из этого драму.
– Не было бы никакой драмы!
Алекс перевел на меня скептический взгляд.
– А это сейчас что, по-твоему?
– Ладно, ладно. Хорошо, я устроила небольшую драму. Но вот послушай, – я втиснула свою ладонь под его и сжала пальцы. – Я здесь, с тобой. Если хочешь немного поспать, то я посторожу, чтобы самолет точно не разбился. Чего вообще не произойдет. Потому что летать вообще безопаснее, чем водить машину, например.
– Водить машину я тоже ненавижу, – сказал он.
– Я знаю. Я это к тому, что летать лучше, чем ехать на машине. Гораздо-гораздо лучше. И я с тобой, и я летала на самолетах раньше, так что, если случится что-то серьезное, я пойму. Обещаю, в таком случае я точно запаникую, и ты сразу узнаешь, что что-то пошло не так. А пока можешь не переживать.
Несколько мгновений он вглядывался в мое скрытое полумраком лицо, а затем его ладонь расслабилась, и его теплые жесткие пальцы наконец перестали нервно сжиматься.
Так я и сидела, держа его руку в своей, и сейчас это почему-то приводило меня в трепет. Девяносто пять процентов времени я воспринимаю Алекса Нильсена исключительно платонически и полагаю, он не воспринимает меня как сексуальный объект вообще. Но остается еще пять процентов… Пять процентов, которые говорят: «А что, если…»
