– Гостей принимаете? – весело спросила Людочка.
Костя заулыбался и пошел им навстречу. Нет, нельзя сказать, что он одинок.
– Мама здесь? – осведомился у него Артур.
– Здесь, здесь.
Марина приходилась Косте двоюродной сестрой, это лето она проводила у него на даче. Точнее сказать, была вынуждена проводить. Она привыкла ездить в пансионаты и дома отдыха по дешевым профсоюзным путевкам, однако часть домов отдыха позакрывали, часть перешла в частные руки, взвинтились цены. Марина сделала попытку поехать в Турцию, но ей не дали загранпаспорт. Вообще-то она давно уволилась из оборонного предприятия, но начальник ее не уволился и показал себя полным подонком, когда на запрос компетентных органов сообщил, что она – носитель секретной информации, а потому выезжать за границу не может. Однако время работало на Марину: срок давности истекал, и она, «очищенная» этим сроком, скоро получит полное право на загранпаспорт.
Что это за диво такое – загранпаспорт?! Он родился в стране, живущей за «железным занавесом». Но страна уже четыре года считается свободной. Зачем человеку два паспорта: внутренний и внешний?! Какая больная голова настаивает на сохранении второго паспорта?! Хитро улыбается и потирает руки. Низ-з-зя! Идиотизм и фальшь.
За обедом, само собой, возникла тема Буденновска: Шамиль Басаев, улица Казакова и тот грузовик. Артур кусал губы и подливал себе и Косте водки. Обед растянулся до самого вечера и плавно перешел в ужин. Когда солнце пошло на посадку, поставили чайник и зажгли над столом в саду фонарь. Под фонарем кружились мошки, а яблоневые листья играли роль зеленого абажура. Свет отделил сидящих от остального мира. Мир присел в тени за их спинами и то ли наблюдал за ними, то ли подстерегал – не поймешь.
Марина успела испечь пирог с рыбой, он был теплый и отлично подходил и к водке, и к большой кружке сладкого чая.
Сидели, немного захмелев. Обсуждение Людочкиного избавления закончилось. Никто не чувствовал легкого вечернего похолодания. Артур смотрел на обнявшихся женщин, на мотылька под лампой, на загорелые ввалившиеся щеки Кости, притрагивался к тяжелой кружке с чаем и находился в плену у двух чувств: счастья и тревоги, таких обычных и ходящих парой. Счастье в жизни так хрупко, что невольно вызывает тревогу. Счастье его было маленьким, личным, детским, а снаружи ломилась большая, взрослая тревога: трагедия в Буденновске еще не закончилась. Был штурм, и были переговоры. Было заявление боевиков, и была смерть заложников. Близилась развязка.
– Господи, как страшно жить! – сказала Марина.
– Зато не скучно! – шутливо парировал Артур, адресуя шутку матери, но поймал метнувшийся в его сторону, не обещающий добра взгляд Людочки.
В жизни Виталика происходили невероятные изменения. Всего-то год назад он и предположить не мог, что встанет на новый путь. Во-первых, он, всю жизнь занятый в военной промышленности, полагал, что ему до конца дней суждено ходить по пыльным дорогам родной земли, пока его самого не положат в эту землю. Он знал свою радиолокацию, фазированные антенные решетки, разбирался в лампах бегущей волны, волноводах, фазовращателях и линиях задержки. Всем казалось, что он на своем месте. Ан нет! Вдруг неожиданно он подал заявление, правда без особых надежд, на оформление загранпаспорта. «Это твой долг по отношению к Ивану Францевичу», – писала ему из-за океана Лена. Виталик обрел отца, лишь потеряв его. Потери часто открывают нам глаза. «Как решит судьба, так и поступим», – думал Виталик.
