«Постойте, – хотелось ему сказать, – постойте, взгляните на эти стены. Да знаете ли вы, что за ними тридцать лет провела в заточении знаменитая Салтычиха – Салтыкова Дарья Дмитриевна? Та самая садистка-помещица, загубившая к своим тридцати пяти годам больше ста душ, из них только троих мужчин. Где ваш маркиз де Сад? Он тогда подростком был. Куда ему до нее! Ах, знаете? Тогда другой вопрос. Примерно в те же годы здесь же в строжайшей изоляции, но с великим почетом, изысканными блюдами и тонким бельем содержали молодую инокиню Досифею? Она здесь состарилась и умерла, а хоронили ее в усыпальнице Романовых в Новоспасском монастыре. Вот вам женский вариант “Железной маски”. На обратной стороне портрета Досифеи была надпись “Принцесса Аугуста Тараканова во иноцех Досифея, пострижена в Москве Ивановском монастыре”. Дочь Елизаветы I и графа Разумовского. Вы скажете: княжна Тараканова умерла в Петропавловской крепости? Может, не она, а может, и не умерла. Досифея была доставлена сюда, в монастырь, через десять лет после явной или мнимой смерти той в Петропавловке. А потом в Москву явился Наполеон, и его солдаты сожгли монастырь.
Монастырь долго восстанавливали. После революции его закрыли и сделали из него концлагерь ВЧК. Удобно – рядом Лубянка. Туда и Салтычиху водили на допросы, только тогда там был Сыскной приказ. А уже после концлагеря в монастыре открылся учебный центр НКВД».
Костя, продолжая размышлять, шел по Хохловскому переулку. «Цветы растут у наших ног, а мы проходим мимо», ленивые и нелюбопытные. Теряем не информацию, не знание, нет, в конечном счете, теряем самое ценное – мудрость. А мудрость не терпит суеты. Метеоры мудрости не имут. Они или приносят бедствие, или сгорают без следа.
С людьми – так же: «Здрассьте, приятно познакомиться! До свидания! О’кей! Еще увидимся!» Каждый побежал дальше. «Мы знакомы? Ах, да! Ну, давай, пока!» Разбежались.
Бог с ними, с вещами! Человек – вот мера всех вещей!
Под золотыми знаменами навстречу Косте двигались гвардейские батальоны осени.
А дни, уцепившись друг за дружку, как вагончики, выплывали из утреннего тумана и, коротко сверкнув, терялись в ранних сумерках. Лена жила в своей старой квартире на Новокузнецкой улице, в шаговой близости от Красной площади. Ей нравилось бродить в центре города, заходить в дорогие магазины. Неизбалованные продавщицы с почтением взирали на даму в белом пальто и сумочкой «Диор» в руке. Лена редко что-то покупала: в другом полушарии цены были гораздо более порядочными, но ей нравилось открывать для себя капиталистическую Москву.
Однажды, поздним утром промозглого дня, она сидела у окна за столиком кафе. Окно простиралось до самого пола, отсюда открывался вид на Тверскую улицу, на которую обрушился короткий снежный заряд. Снег уже растаял под колесами машин и под ногами пешеходов. Лишь у подножия домов, да рядом с кромкой тротуаров еще оставалась полная влаги белая пенка.
У бордюра, плеснув водой с дороги, остановилась красная «тойота». Из нее вышла девушка и направилась в кафе. Машина проводила девушку, мигнув ей желтыми огоньками. Девушка неторопливо вошла в помещение, огляделась и попросила разрешения занять место за столиком Лены. Лена ничего не имела против, она даже убрала сумочку со стола, поставив ее на свободный стул. Девушка заказала кофе и со вздохом откинулась на спинку, бросив перед собой на стол ключи от машины.
