Ошарашенный, сбитый с толку такими откровениями, пригвожденный к месту суровым взглядом матери, Кирилл не мог даже пошевелиться. После смерти мужа на впервые заговорила о нем, и о том, что произошло между ним и сыном. Она всегда знала… Всегда. Только ничего не делала, чтобы помешать извращенным развлечениям своего мужа, боясь, что тот уйдет и бросит ее. А расплачиваться за страх приходилось Кире.
– Я очень надеюсь, что, когда тебе исполнится восемнадцать, ты поступишь в институт и переедешь отсюда! – ровным, холодным тоном продолжила Елена Николаевна, проходя мимо застывшего парня. – Я смотреть на тебя спокойно не могу. Сразу вижу его…
…Доктор Хлыстов внимательно изучает взволнованное лицо пациента, и понимает, что пора переходить к следующей стадии. Одной из самых важных и болезненных, но которую совершенно точно нельзя обойти стороной. Уже прошло достаточно времени, чтобы некоторые болезненные воспоминания притупились, и о них можно было говорить.
– О чем поговорим сегодня? – неловко ерзает в кресле Кира, вращая головой по сторонам, словно впервые видит обстановку рабочего кабинета.
– На одном из наших первых сеансов, – аккуратно начинает доктор, сверяясь со своими записями в медицинской карте пациента, – ты заявил, что готов говорить о чем угодно, но только не о двух вещах. Сейчас что-то изменилось?
– Пожалуй, – тихо произнес парень, прекрасно помня о запретных для себя темах. – О друге и о матери.
– Расскажи мне об отношениях с мамой, – мягко просит доктор, чуть опустив голову и разглядывая его поверх своих очков, – по обрывкам наших с тобой разговоров, я успел сделать некие выводы. Вы живете раздельно?
– Да, я переехал, когда стало совсем невыносимо смотреть в ее глаза, – вздыхает Кирилл, отворачиваясь к окну, – она считала меня виноватым в том, что отец погиб.
– Почему?
– Потому что в тот день, когда он разбился, мы с ним поругались. – Парень напрягся, огромным усилием воли заставляя себя продолжить рассказ и не отступить. – Честно говоря, уже толком не помню причины, но точно запомнил, как мама встала на его сторону, сообщив мне, что я должен слушаться своего отца и ни в чем ему не перечить. Я не кричал, не ругался, не бился в истерике, как иногда делают другие дети – я ж особенный! – хмыкает Кирилл, и продолжает: – Это разозлило отца, и он начал орать на маму, что она сделала из меня какого-то слюнтяя, хлюпика, отмороженного. А потом хлопнул дверью и все.
– Ты больше его не видел?
– Нет, – качает головой парень, – только на похоронах. Знаете, док, с тех пор мама редко со мной говорила. Все мои попытки быть ближе к ней оборачивались полным провалом. В ответ я неизменно натыкался на высокую неприступную стену, и на ее ледяной взгляд. Со временем я принял это как данность, и ее предательство, и ее нездоровую любовь к отцу, которого она всегда любила больше, чем родного сына.
Тяжело вздохнув, Кира закрывает глаза и откидывается на спинку кресла. До сих пор тяжело вспоминать ее. Вновь возвращается забытая, было, боль. И сердце медленно наполняется холодом.
– Я по-прежнему люблю ее, – тихо продолжает он, – она же моя мама, никуда от этого не деться. Просто сам факт того, что она все знала, но выбрала путь неведения… Притворяться, что у нас нормальная семья, что не видит, как я с каждым месяцем все хуже и хуже воспринимаю действительность… Она полностью сосредоточилась на муже, вычеркнув меня из своей жизни.
