Отражение жизни в ТЕБЕ - страница 9

Больше в этот день они никак не взаимодействовали, даже не прощались. И ему стало казаться, что этих нескольких фраз и не было, но они точно были, так ярко отпечатавшись в сознании. И не понятно почему так ярко. Это был ребус, который он еще не разгадал.

На следующий день ситуация повторилась. Она снова села к нему, сказав обычное «привет», на что он ответил тоже обычным «привет». Половина лекции прошла как всегда, тихо и молчаливо, пока к нему ближе не пододвинули новый листок. Уже не размышляя стоит это читать или не стоит, он просто прочитал, падая в ощущение любопытства.

«Кто ты? Только давай не будем смотреть на тело, или роли, мне интересно кто ты на самом деле?»

Он задумался, крепко и надолго. Если отбросить все, что держит его в мире, что останется? И после раздумий и прямого и четкого взгляда в никуда, написал всего одно слово.

«Тьма.»

Отдал листок обратно, еще больше задумался, нахмурился, вздохнул, все-таки вернул себе листок и дописал ниже.

«А ты?»

Девушка смотрела на эти метания с интересом и немного улыбаясь, словно богиня, снизошедшая до простого смертного и наблюдающая за его потугами жить. Потом отвлеклась на конспект, и вернула листок уже почти под конец лекции. Внизу было дописано тоже одно слово, большими и размашистыми буквами. Не так, как она писала раньше и не так, как писала в тетради. Эти буквы были как будто живыми, яркими, воплощающими в себе само значение написанного.

«Свобода.»

Преподаватель прокашлялся, с хмурым видом посмотрел в свои записи, а потом на аудиторию, попрощался и исчез за дверьми. Вокруг них шумели, говорили, громко топали и смеялись, вываливаясь рекой в коридор, но он только смотрел в одну точку. А девушка, улыбаясь, забрала второй листочек с собой, и испарилась не попрощавшись. О чем она думала и чего хотела? Все это оставалось загадкой. Неразрешимой, уникальной, очаровывающей. Быть может, хорошо, что он тогда подсказал ей ответ, быть может.

Когда живешь в мире, в котором отсутствует всякое подобие жизни и интереса, когда смотришь, и видишь одни инстинкты, приправленные красивыми картинками и соусом ложной правды, жить в этом мире не хочется. Где затерялось хоть что-то человеческое, истинное, глубокое, прекрасное? В какой момент планета свернула не туда, и истребила смыслы, заменив их на текущие слюни по коротким юбкам, и желание получить побольше, не отдавая ничего взамен. Он видел, куда катится этот мир, и не хотел на это смотреть. Не хотел даже не просто смотреть, а находиться рядом, впитывать невежество каждой клеточкой своего тела и души. Но так вышло, что он родился в этом мире, в этом теле. Есть множество теорий, что где-то там, за пределами этого мира, существует совсем иной мир, и наше понимание не способно его даже представить. Он не верил в единоличного бога, который зачем-то сотворил все это, и теперь наблюдает свысока, иногда даруя благодать, а иногда наказание. Он не верил и во множество богов, или в совершенное отсутствие, в пустоту там, после жизни. После долгих размышлений и знакомства с несколькими трудами, больше всего ему была близка теория о том, что где-то там есть более тонкий мир, с энергией огромной силы, которая породила все, что он видит и слышит. И что он когда-нибудь вернется туда, когда его тело начнет разлагаться и кормить червей. Он ненавидел свое тело, считая его бесполезным ящиком, в котором он вынужден существовать. Он ощущал себя сильно большим, чем кучка мышц и костей, ограничивающих и бесполезных. Нет, если он когда-нибудь и отправится познавать другую жизнь, то это будет не здесь, не в этом мире. Не в этом плоском, сухом мире. Он не признавал сказки о том, что наша планета единственная, и наш мир единственный. А если допустить саму мысль о том, что за гранью смерти что-то есть, то было бы крайне безумно считать, что единственное место, где можно обрести жизнь в каком-то теле – это только эта планета. Он хотел оказаться на неизведанных далях, кем-то, кого сейчас даже трудно представить. Да, он ненавидел это тело. Но вместе с этим, поразительным и противоречивым образом лелеял его так, как конюх не заботился бы о самом лучшем скакуне. Он не терпел к себе касаний, а если кто-то его и касался бы, гипотетически, конечно, то это было бы самое близкое на свете существо, допущенное в святая святых. Он не терпел все то, что может причинить боль, даже если самую малость. В детстве, доказывая и показывая, что он сильный, не замечал разбитых коленей, но это время давно прошло. Его тело – его храм. И не из любви, а потому, что он в нем. А он – сам себе бог, своя награда и свое наказание.