Мне было искренне ее жаль. Несмотря на болтливость и любовь к сплетням, старушка была очень хозяйственной. Она видела, что у моей мамы руки растут не откуда положено, и взяла меня под свою опеку. Я научилась у нее и готовить, и вязать, и вышивать, и штопать. Мама лишь пользовалась тем, чему меня научил, по сути, посторонний человек. Зато, когда гости хвалили мою стряпню, она многозначительно покашливала и говорила, что какая мать -такая и дочь.
От маминых слов мне становилось смешно. Вспомнила, как папа однажды в сердцах выкрикнул, еще до своего ухода:
–Ты, Лидка, только в постели хороша. Готова день и ночь этим делом заниматься, лишь бы не готовить по-человечески.
Мама только смеялась и говорила, что, если бы ему не нравилось с ней в одной койке, то он бы ушел сразу же. Особенно после того, как поест горелой яичницы или полусырых блинчиков, которые я, благодаря бабе Мане, научилась отлично готовить еще в девять лет. Они получались кружевные, тоненькие, сладковатые. Мама была готова уплетать их десятками за один присест, но она после ухода папы захотела устроить личную жизнь. Поэтому ей приходилось себя ограничивать в лакомствах.
Помню, один раз я пришла вечером после школы, а у нас в коридоре разбросана чужая обувь. Это были огромные мужские ботинки, которых я прежде не видела. На радостях подумала вначале, что вернулся папа, потом остановилась. У моего папы ноги были на порядок меньше, значит, это не мог быть он.
Только я вошла, как услышала заливистый смех мамы. Обычно она так смеялась, когда рядом оказывался очередной мужчина, на которого у нее могли быть планы. Я осторожно вошла и увидела, что за столом сидит здоровенный дядька с бритой налысо головой и ест из моей тарелки. На всю комнату пахло жареной курицей и вареной картошкой, на столе стояла большая пластиковая бутылка с пивом. Два стакана были наполнены, мама сидела напротив гостя, глядя влюбленными глазами, и каждый раз улыбалась, встречаясь взглядом с чужаком. Тот заметил меня и что-то промычал, показывая в мою сторону вытянутой рукой. Лицо мамы тут же перекосилось:
–Явилась, горе луковое. Быстро иди к себе и не мешай нам.
Мужик с набитым ртом промычал:
–Хорошенькая…
Мама схватила меня за руку и буквально втащила в мою комнату. Точнее, это была каморка, в которой места хватало только на узкую кровать с металлической сеткой и одностворчатый шкафчик, куда помещалась вся моя одежда и школьные принадлежности. Я ростом была уже с маму и не боялась ее, как раньше. Она это чувствовала и бесилась, поэтому старалась подавить меня морально:
–Пока Гоша не уйдет, никуда не выходишь, поняла?
Мама больно схватила меня за руку и сверлила глазами. Мне нужно было только молча кивнуть, чтобы она отпустила запястье. Увидев, что я не спорю, мама успокоилась и прошептала:
–Не испорть мне чего-нибудь, а то живо на улице окажешься. Если у меня с ним выгорит, не обижу.
Ничего не поняв из ее слов, я снова кивнула. Мама подобрела и даже чмокнула меня в лоб, после чего вышла с широкой улыбкой на лице. Я услышала, как этот Гоша радостно приветствует ее:
–А вот и моя славная девочка! Садись ко мне на коленки, порадуй гостя.
Двери в мою комнату не было, только кусок плотной темной ткани. Раньше это было старое покрывало бабы Мани, но со временем оно настолько истрепалось, что мама порвала его и вырезала из оставшегося куска что-то вроде узкой занавески.
