– Нет, это уж ни на что не похоже! – сказала Мими. – Что вы здесь делали? – Я помолчал. – Нет, это так не останется, – повторила она, постукивая щиколками пальцев о перила лестницы, – я всё расскажу графине.
Было уже без пяти минут три, когда я вернулся в класс. Учитель, как будто не замечая ни моего отсутствия, ни моего присутствия, объяснял Володе следующий урок. Когда он, окончив свои толкования, начал складывать тетради и Володя вышел в другую комнату, чтобы принести билетик, мне пришла отрадная мысль, что всё кончено и про меня забудут.
Но вдруг учитель с злодейской полуулыбкой обратился ко мне.
– Надеюсь, вы выучили свой урок-с, – сказал он, потирая руки.
– Выучил-с, – отвечал я.
– Потрудитесь мне сказать что-нибудь о крестовом походе Людовика Святого[31], – сказал он, покачиваясь на стуле и задумчиво глядя себе под ноги. – Сначала вы мне скажете о причинах, побудивших короля французского взять крест, – сказал он, поднимая брови и указывая пальцем на чернильницу, – потом объясните мне общие характеристические черты этого похода, – прибавил он, делая всей кистью движение такое, как будто хотел поймать что-нибудь, – и, наконец, влияние этого похода на европейские государства вообще, – сказал он, ударяя тетрадями по левой стороне стола, – и на французское королевство в особенности, – заключил он, ударяя по правой стороне стола и склоняя голову направо.
Я проглотил несколько раз слюни, прокашлялся, склонил голову набок и молчал. Потом, взяв перо, лежавшее на столе, начал обрывать его и всё молчал.
– Позвольте пёрышко, – сказал мне учитель, протягивая руку. – Оно пригодится. Ну-с.
– Людо… кар… Лудовик Святой был… был… был… добрый и умный царь…
– Кто-с?
– Царь. Он вздумал пойти в Иерусалим и передал бразды правления своей матери.
– Как её звали-с?
– Б…б…ланка.
– Как-с? буланка?
Я усмехнулся как-то криво и неловко.
– Ну-с, не знаете ли ещё чего-нибудь? – сказал он с усмешкой.
Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать всё, что только мне приходило в голову. Учитель молчал, сметая со стола пыль пёрышком, которое он у меня отнял, пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: «Хорошо-с, очень хорошо-с». Я чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне страшно больно было видеть, что учитель не останавливает и не поправляет меня.
– Зачем же он вздумал идти в Иерусалим? – сказал он, повторяя мои слова.
– Затем… потому… оттого, затем что…
Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что, ежели этот злодей-учитель хоть год целый будет молчать и вопросительно смотреть на меня, я всё-таки не в состоянии буду произнести более ни одного звука. Учитель минуты три смотрел на меня, потом вдруг проявил в своём лице выражение глубокой печали и чувствительным голосом сказал Володе, который в это время вошёл в комнату:
– Позвольте мне тетрадку: проставить баллы.
Володя подал ему тетрадь и осторожно положил билетик подле неё.
Учитель развернул тетрадь и, бережно обмакнув перо, красивым почерком написал Володе пять в графе успехов и поведения. Потом, остановив перо над графою, в которой означались мои баллы, он посмотрел на меня, стряхнул чернила и задумался.
Вдруг рука его сделала чуть заметное движение, и в графе появилась красиво начерченная единица и точка; другое движение – и в графе поведения другая единица и точка.
Бережно сложив тетрадь баллов, учитель встал и подошёл к двери, как будто не замечая моего взгляда, в котором выражались отчаяние, мольба и упрёк.
