– Что слушаешь? – и тут же, – А, можешь не говорить, и так понятно.
Но очень любит боевики, прямо обожает, что немного странно для ангела. Но смотрит не кровавые мордобои, а с комедией напополам. Ну, поняли, комедийные боевики. Раз, как-то, спрашиваю:
– Чего ты их смотришь? Там же людей убивают.
А он такой:
– А ты, разве, в детстве в войнушку не играл? Та же фигня, только здесь взрослые игрушечным оружием размахивают, и орут от боли неправдоподобно.
– И в чем, – спрашиваю, – тогда, смысл?
– Да так, забавно, – и поясняет свою небесную позицию, – Иисус же ясно говорил, будьте как дети. А вы?
– А что, мы? – пожимаю я плечами.
А он рукой машет, как бы обреченно:
– Проехали.
Странный он у меня… был…
Да нет, что вы, я не плачу. Соринка в глаз попала…
Напротив моего общежития, где мне дали комнату после профучилища, стоит пятиэтажка. В большинстве окон горит свет. Там уют, семейный ужин и уроки с детьми. И у всех ангелы при делах, на своих подопечных Богу не жалуются. Пожурить могут, но не сильно. Работа у них такая.
Обычно ангелы с людьми не живут. В семье четыре человека и четыре ангела на скрипучих раскладушках храпят, прикиньте. Так, забегают узнать, что да как. А мой всегда рядом. Я в своей комнате живу один, а он больше домосед, вот и соседствуем который год.
А еще, ну, вы знаете, а не знаете, записывайте – они очень любят овсяное печенье. По крайней мере мой обожает его больше комедийных боевиков.
Я подошел к столу, включил чайник и тут же выключил. Молока дома не было, а чай без молока сами пейте.
Кто-то в дверь звонит.
Мой ангел. Вернулся. Голова в снегу, крылья в снегу. Пакет в руке. Протянул ему щетку.
– Ты где был? – спрашиваю.
Надеюсь, он не заметил, что я нервничаю.
– За молоком ходил, – отвечает, – чай будем пить, ты же изгундишься весь, что молока нет. А я опять виноватым окажусь.
– Да не, все в прошлом, – обещаю, в который раз, – я тут поразмышлял…
– Ага, поразмышлял он, – усмехается еще, паразит, – не успел в магазин смотаться, а он размышлять научился. Испортишься так скоро. Сам будешь мне на ошибки указывать.
Я молчу на колкую шутку. Могу и ответить, но вдруг обидится и точно уйдет? От вчерашней моей выходки он на взводе.
Ангел посмотрел в зеркало и стряхнул с волос снег.
– Завтра в 10 не забудь в ментовке отметиться.
– Если не опоздаю, – киваю я, – надо еще расчет получить.
– Ну ты уж постарайся не опоздать! – сердится он, – Я не смогу позвонить тебе – с утра тоже буду перед Шефом отчитываться. Скажу, что задумываться начал, растет над собой, а ты опять меня подведешь!
– Ладно-ладно, схожу.
– Я же окажусь лжецом. А знаешь, что это значит – лгать Богу в глаза?
– Все понял, – миролюбиво говорю я, – отмечусь.
Он повернулся боком, чтобы стены не мешали, и потряс крыльями, стряхивая капельки воды.
– Приставку завтра с собой заберу, чтобы не отвлекала.
– Окей.
От «окей» он поморщился. А приставка и у Антохи есть.
– И на биржу труда зайди после ментовки. Может, подвернется что.
– Угу.
– К Липниной бы поднялся… Вдруг, что срастется.
– Она мне не подходит, – бурчу я.
– Войтина?
– У нее глаз косит.
– Окей, – говорит ангел с издевкой, – встретишь ты идеальную женщину, на кой ты ей сдашься, неидеальный такой. Да и кто тебе подходит? Бромышева, красавица писанная, что из запоя вылезает только, чтоб за бухлом сходить? А Ратмиенко, даже говорить не хочу, кто она. Сам знаешь. И Антоха этот… Слов нет уже.
