Вот так и в других обстоятельствах: воюешь, воюешь с несправедливостью, а кажется, как будто Дон Кихот с ветряными мельницами. И такое же ощущение бесполезности борьбы. А ещё хуже, когда в отчаянном, жестоком спарринге чувствуешь, что попал в топкое, вонючее болото и с каждым движением тонешь, и тонешь в нём. Оно засасывает всего в своей вязкой, бездонной пучине. Со всеми возвышенными стремлениями, со всеми благородными порывами.
И этот монастырь, как я ни стараюсь воспылать к нему любовью и нежностью, на самом деле – бермудский треугольник для всех, попавших в его пределы. Я пытаюсь практиковать отстранённое зрение: когда смотришь со стороны на себя и на окружающих, даже не в анфас и не в профиль, а чуть свысока. И картина поражает своей убогостью, своей жалкой пародией на человеческую жизнь. Очень тяжело обратно возвращаться в свою шкуру, после наблюдения сверху. Всегда я это делаю через силу. Но я оптимист. В связи с этим я вспомнил одну прочитанную фразу: «Оптимист восклицает: как прекрасно жить на белом свете! А пессимист добавляет: боюсь, что Вы правы». Я согласен с позицией обоих. Я могу смотреть на жизнь под любым углом зрения. Однако я предпочитаю первое блюдо, с оптимистической начинкой. Поэтому я люблю посмеяться, находясь в трудной ситуации. И разумеется, когда я представил, как калеки будут заниматься сексом с надувными девицами, захохотал, а точнее, заржал, как ретивый скакун. Все установились на меня, точно так же, как смотрят на возмутителя спокойствия в приличном обществе. Фонтан безудержного смеха создал напряжённую тишину. Что-то я расчувствовался, упрекнул я себя. Пожалуй, надо объяснить причину идиотского смеха.
«Бродяги, – обратился я к ним, – я мысленно прокрутил видик с таким сюжетом: будто бы нам выдали по резиновой женщине. Представляете, в какое наслаждение превратилась бы эта ночка?..» Многие стали усиленно размышлять. Даже слышно стало скрежетанье шариков. Что поделаешь: тигроидное вещество солидолом не заменишь. Некоторые радостно заулыбались, это значить – процесс пошёл… А один недовольно спросил: «А что бы я с ней стал делать? Я ведь ещё ни одной девчонки за всю жизнь не оприходовал». «Маэстро, а сколько тебе годков натикало?» – немедленно решил уточнить такой уникальный факт. «Сорок пять, а с четырнадцати стал вращаться в этом мире», – с нотками горечи поведал искусственно созданный кастрат. «Да-а-а, – протянул я, с сочувствием глядя на него, – такой племенной самец пропадает бездарно…» И добавил: «Женщин, по данным статистики, в возрасте ягодного созревания, на мужчину приходится не менее трёх. Точность приблизительная, плюс-минус километр». Это, конечно, по данным социологов, взращенных в советских учреждениях, как в пробирке. У них всегда всё кристально и точно, как в аптеке. Мои же данные совершенно другие, так как я учитываю алкоголиков, наркоманов, токсикоманов, матросов, рыбаков, подводников, золотоискателей, бомжей, ракетчиков, ограниченный контингент защитников Родины и неограниченную тьму заключённых. Напоминаю Александра Блока: «.. мильоны вас, нас тьма, и тьма, и тьма…»
И по моему грубому подсчёту на каждого свободного гражданина, полноценного сексуального труженика – минимум по десять, а максимум… Эх, на волю бы сейчас, да до малинничка дорваться… С таким воодушевлением я размечтался о прекрасном. Христианские истины целомудрия ещё не вселились в меня и не находят понимания и моральной поддержки. Это же не от оспы прививку сделать. Хотя я имел удовольствие ощутить серьёзные перемены в моих представлениях о сексуальных взаимоотношениях, когда количество переходит в качество. Когда духовная близость стала важнее телесной. Но это было так давно. Со своих счетов прожитого я с лёгкостью откинул десяток лет. Пещерные люди (подобные мне) могут припомнить такие счёты и как скидывали десяток костяшек. Вот примерно с подобной лёгкостью я сбросил и свой.
