– Понимаешь, моя мама из тех людей, которые слишком много смысла вкладывают в молчание. Я постоянно должна находиться на связи. Если пропущу звонок или долго не буду отвечать на сообщение, она тут же решит, что я обиделась, начнет вспоминать, в чем провинилась, строить абсурдные доводы. Ее маниакальный страх еще больше испортить наши отношения сводит меня с ума.
– А у вас плохие отношения? – вкрадчиво спросила Майя.
Поняв, что ее занесло, Зоя обреченно вздохнула.
– Не то чтобы… Мне иногда хочется просто помолчать. Не знать, что у нее, не рассказывать, что у меня. Побыть в вакууме. Почувствовать, что я могу сама решать, когда мне говорить, а когда… Ну ты понимаешь.
– Скажи ей об этом.
Если бы можно было так просто сказать родителю, а может, и ребенку, что ты думаешь на самом деле. Кажется, это способно причинить лишь боль. Или нет? Или это действительно единственное противоядие?
– Я не смогу.
– Почему?
– Почти всегда такие разговоры заканчиваются слезами и извинениями, которых я не могу принять.
Губы подруги сохраняли форму улыбки, но в глазах не было ни веселья, ни удивления. Зоя подумала, что видит выражение лица человека, которому предложили выпить песок и тот не понимает, то ли это шутка, то ли другие знают нечто, чего не знает она.
Подумав, Майя спросила:
– А если ты скажешь «я тебя прощаю»? Что тогда произойдет?
Напряженное молчание резало на дольки щелканье поворотника.
Через минуту Зоя заговорила, нехотя выдавливая из себя каждое слово:
– Это бы означало, что я была обижена, а теперь нет. Но это не так.
– Что именно не так? Что обижена или что простила?
Беседа прервалась внезапным:
– Вот здесь мы и живем.
Зоя зарулила в продолговатый двор с машинами, мордами припаркованными на газоне. Иначе никак – проезд узкий. Кирпичная пятиэтажка цвета разварившейся гречки выглядела так, будто в ней жили беженцы. Половина балконов не застеклены. Другие – по старинке с деревянными рамами. За ними громоздились сокровища: велосипеды, детские ванночки, лыжи, лопаты. Что скрывали тряпичные цветастые шторки в крайних секциях, даже представить страшно. А над всем этим гирлянда бельевой веревки с колготочками, пеленками, растянутыми на коленках трениками и прочими атрибутами бедности.
– Старый дом. Квартира от бабушки досталась. На новое жилье пока не заработали, – неожиданно весело сказала Зоя. – Ты представляла Москву как-то иначе?
– Да, – наигранно надувая губы, ответила Майя.
– От МКАД до Сахалина Россия одинаковая. Только внутри Садового почувствуешь, что такое Москва.
Майя недоверчиво прищурилась на подругу, и они облегченно расхохотались.
Лера взглянула на часы. Семь. С улицы доносился скрежет. Так близко, будто скребли по черепной коробке.
«Какого хрена?! Нашли время снег чистить».
Поднялась, обогнула кровать и плотно прикрыла окно. Стало чуть тише, но боль в висках только усилилась.
Вода, аскофен, горячий кофе. Срочно!
В полумраке комнаты она не сразу поняла обо что споткнулась.
«Господи, он тут! Спит на полу. Как и обещал».
Лера плеснула в стакан воды, в последнюю секунду заметив, что его дно не прозрачное – темно-красное. Пересохшее озерцо вчерашнего веселья.
«Ладно, хуже не будет».
Она выудила из сумки таблетки, стараясь не шуршать упаковкой, выдавила две и проглотила обе разом. Затем взяла с кровати подушку и легла на пол рядом с Кириллом.
Ей хотелось побыть с ним, пока пронзительный свет нового дня не отдалил их на расстояние случайных встречных. Во сне он еще красивее. Губы расслаблены, ресницы обнимают гладкую смуглую кожу. Спящий зверь.
