Оттепель 60-х - страница 7

…Со временем я понял, что самое лучшее в армии – это отпуск. И стал усиленно думать, как мне его добиться. Все другие поощрения («благодарность», «грамота», значок «отличника» и повышение в звании ) – мне были «до фонаря». Особенно коробило звание «ефрейтор».

* * *

В темноте какой-то солдат безмерно раскомандовался, а другой говорит

ему: – Кричишь, а на плечах-то у тебя что-нибудь есть?

Третий солдат: – Было бы – не кричал так.

Четвёртый солдат: – От того и кричит, что хочет стать «ефрейтором».

* * *

Он очень хотел быть великим. И на первом году службы стал

ефрейтором.

* * *

Однако все мои армейские друзья, какие находились при штабе, не избежали этого ранга. Я же сознательно накануне праздников, когда обычно поощряли солдат, «провоцировал» старшину Шмалько на столкновение, после чего он бормотал: «Нет, этот писаришка не достоин стать «ефрейтором».

Обычно наши разговоры сводились к следующему диалогу:

Он: – Вы только себя любите.

Я: – А вы меня?

Он: – Как разговариваешь с командиром?

Я: – А вы командуйте и не лезьте в душу.

Он: – Ещё учить меня будешь. И так с вами, и так. Я не пойму, чего вы

хотите?

Я: – Я хочу, чтобы вы приказывали и только, без этих «гуманных»

нравоучений.

Он: – Счастье ваше, что не при Жукове служите. Заставил бы я вас

могилу глубиной два метра копать для захоронения окурка.

Поумничали бы тогда.

А моё желанное поощрение – «отпуск», к счастью, исходило не от старшины, а от офицеров штаба, где мне приходилось «горбатиться» отменно каждый день до поздней ночи, выполняя безоговорочно все их приказания. Особенно были большие нагрузки перед штабными и другими учениями, когда надо, разобравшись в номенклатурных листах, вырезать и склеивать топографические карты самого разного размера, порой включающие все страны Варшавского договора. А после этого ещё нанести условными знаками «свою» и «вражескую» обстановку не только на одной карте размером в солдатское одеяло, а на всех экземплярах, которые предназначались старшим офицерам, начиная с командира полка и ниже. Время всегда было предельно ограниченное. Все условные знаки наносились тушью, а позднее – что было ещё хуже – цветными карандашами, которые то и дело надо было подтачивать, а стержни ломались.

Комментарий из будущего:

Штабной труд был в основном «марафетный». Но он был необходим моим командирам.

Не берусь судить, насколько это было на самом деле плодотворно для армии. Но я, солдат Родины, выполнял то, что было приказано. Позже, вспоминая те дни, я пришёл к выводу, что более чем в тот период, я за всю свою жизнь не работал так напряжённо.

Киномеханик Грейф: «Если бы сами солдаты уважали друг друга, служба

была бы намного легче»

У Гольдберга было хорошее настроение. Это был один из счастливейших армейских дней, когда молодой солдат вдруг чувствует, что тоски о доме как не бывало. Он сознаёт, что, наконец, занял своё место в солдатском строю.

В задумчивости он прошёл в Ленкомнату. Здесь в окружении солдат увлечённо «сражались» двое старослужащих в настольный теннис. Очевидно, Гольдберг, не успев сориентироваться, помешал одному из игравших.

– Ну-ка, ты, салага, не путайся под ногами – проваливай отсюда! – резко сказал тот.

– Чего стоишь, осовел что ли? – возмутился другой. – Не понял, что мешаешь играть?

И прежде чем Гольдберг успел выйти из задумчивости, к нему подскочил играющий поджарый солдат второго года службы: