– Теперь, Никита Кузьмич, запомни явку, – сказал Геннадий Андреевич: – Деревня Малиновка…
– Так!..
– Хата Полозневой. На краю деревни…
– Так… Запомнил.
– Пароль: «Нельзя ли воды напиться?» Тебе ответят: «Воды много, пей сколько хочешь!..» Понятно?.. Повтори.
Никита Кузьмич повторил.
– Задачу свою уяснил? – спросил Геннадий Андреевич. – Ничего повторять не надо?
– Все понятно, Павел Мартынович!
– Действуй, но осторожно! Прощай… Пойди попридержи пса, пока я перелезать буду…
По коридору глухо простучали шаги двух людей. Хлопнула входная дверь. Залаял в глубине двора пес. Потом лай стал еще громче. Никита Кузьмич вновь перевел собаку на старое место… Через минуту опять хлопнула дверь. Стукнул засов. Борзов с минуту постоял у двери, за которой притаился дрожащий от нервного напряжения Коля, а потом, видимо успокоенный, вернулся в свою комнату.
Коля тут же опять засунул голову в печку.
– Это вы, господин Блинов?.. – услышал он голос дяди Никиты. – Простите, что звоню ночью. У меня крайне важное сообщение… Да, может подождать до утра… Слушаюсь… Ровно в девять утра я у вас…
Эти слова разрушили все Колины сомнения.
Геннадия Андреевича и его подпольщиков, несомненно, ждала страшная опасность.
Глава пятая. Тяжелый день
Полночи проворочался Коля на узком, жестком диване, а затем забылся в глухом, тяжком сне. Проснулся он так же внезапно, как и заснул. Чувство острой опасности, которое вдруг возникло где-то в самых отдаленных глубинах сознания, мгновенно выхватило его из сна. Как будто пружина рванула его кверху. Полетела в сторону рваная шинель, которой он укрывался, и он встал посреди комнаты, взлохмаченный, с красной полосой от жесткого диванного валика через всю левую щеку.
В дверях, не переступая порога, стоял в пальто и шапке Никита Кузьмич.
– Тебе бы, Коля, в пожарных хорошо служить! – добродушно усмехнулся он.
Коля таращил на него заспанные глаза, ощущая во всем теле противную ломоту. За окном светилось яркое, солнечное утро. На вершине забора сидел большой красный петух и гордо встряхивал головой.
– Не бойся, не бойся, не трону, – примирительно сказал Никита Кузьмич. – И запирать не стану. Ходи по всему дому… Еда на столе. А во двор выходить не смей: собака порвет… Ну, будь умником! Вечером вернусь, обсудим, что делать…
И Никита Кузьмич вышел, не заперев за собой двери дома. Коля увидел, как он спустил пса с цепи, а затем торопливо пошел к воротам. У калитки он обернулся, строго погрозил пальцем и вышел на улицу.
Коля тяжело опустился на диван. Где-то за стеной мерно постукивали ходики. Со двора донеслось горластое пение петуха и злобное урчание пса, бегавшего под окнами.
В доме дяди Никиты было три комнаты. Коля хорошо знал их расположение. В первой комнате, самой большой, стояла сложенная из кирпича печь, покрытая толстой чугунной плитой с тремя конфорками. Справа в углу был буфет с посудой, а посредине – большой дубовый стол на коротких толстых ножках. За этим столом дядя Никита обедал, а вечерами что-то писал, раскрыв потрепанную бухгалтерскую книгу в черном переплете. Дверь налево вела в самую маленькую комнату, три четверти которой занимала широкая кровать. Над ней в черной рамке висела большая фотография самого дяди Никиты. Эта фотография была сделана еще накануне революции – дядя Никита и тогда служил в городской бане, принадлежавшей в то время купцу Трифонову. Фотограф снял его во весь рост около этажерки, на которой в высокой вазе пышно цвел букет бумажных роз. Узкие плечи дяди Никиты облегал черный, одолженный на этот случай сюртук, а лицо, и без того маленькое, невыразительное, казалось еще меньше от усов, закрученных длинными острыми стрелками.
