Отыграть назад - страница 38

Я искусала все губы за те полтора часа, пока мы в гробовом молчании добирались до дома.

Едва машина, мягко качнувшись, остановилась напротив ворот, я выскочила из нее, не дожидаясь, пока выйдет Мельник и откроет мне дверь. Кое-как на каблуках я доковыляла до калитки, демонстративно игнорируя существование охранника, и зашла на участок. Дом встретил меня темнотой в многочисленных окон. Казалось, на меня смотрели пустые человеческие глазницы.

Минут двадцать я провела под горячим душем, пытаясь успокоиться и согреться. От страха я начала дрожать, и эту дрожь не помогли унять ни теплая вода, ни толстенное одеяло, в которое я завернулась, как в кокон.

Подушка Кирилла хранила его запах. Я уткнулась в нее лицом и зажмурилась. Лишь бы он поскорее вернулся – живым и здоровым.

Казалось, минутная стрелка на часах застыла навечно. Всякий раз, как я открывала глаза, часы показывали почти одно и то же время: три ночи. Разумеется, я воображала себе всякие ужасы, и мое возможное разоблачение очень скоро ушло на второй план. Его могли убить... Я ведь знала, что он нужен им ради «чистого» завода. И знала, сколько проблем окружало Кирилла в последние пару месяцев. И они продолжали безостановочно валиться на него, и росли, словно снежный ком.

Может, решили, что с ним стало сложно справляться?.. И просто устранили...

Уже под утро, незадолго до рассвета я вздрогнула и проснулась, услышав шум внизу. Кто-то вошел в дом.

17. Интерлюдия. Алена.

Она ненавидела свою чертову жизнь.

Ненавидела эту чертову страну, в которой оказалась не по своей воле. Эту серую, мрачную, холодную страну – такую же холодную, как сердце мужчины, в которого она когда-то была влюблена. Унылые, постные рожи вокруг себя она тоже ненавидела. Их размеренную, скучную, тухлую жизнь – поездка на велосипеде на работу, работа, забрать детей из детского садика или из школы, дом, семейный, мать его ужин, в семь вечера, диван, кровать, сон.

Отвратительный, зубодробительный язык, который она так и не выучила. Во-первых, никогда не собиралась. Во-вторых, можно было и впрямь сломать язык, пока выговоришь все эти километровые слова.

Ненавидела серый Хельсинки – а еще столица! От скуки хотелось повеситься. Ни яркости постсоветской Москвы, в которой она купалась, пока была вместе с Громовым, ни привычной роскоши, ни меховых шуб, ни высоких каблуков – цок-цок-цок. На нее косились как на городскую сумасшедшую, если она одевалась так, как привыкла – чертовы финны, что они вообще понимали!

Жили в самом настоящем болоте, в трясине, в которой они однажды точно утонут и захлебнутся. Но она – не такая. Она не позволит и себя затащить в эту топь. Она будет накручивать волосы, будет делать невообразимые начесы, красить губы яркой помадой и надевать короткие юбки с тонкими чулками – благо, хоть этого добра здесь было навалом. Правда, из местных особо никто и не покупал непрактичные, легко рвущиеся чулки.

«Мне же лучше», — думала Алена, стуча высокими каблучками по ненавистной брусчатке – цок-цок-цок.

Слава богу, фигуру после родов она восстановила довольно быстро. Спасибо опыту работы манекенщицей: каких только диет она не набралась тогда от других девчонок.

Жаль, что все эти страдания, все девять месяцев беременности и ненужный младенец – все это было напрасно.

Почему же ее план не сработал?..

Она была совершенно уверена, что все рассчитала правильно, и Громов клюнет. Она внимательно следила за ним и подмечала взгляды, которые он бросал на детей, когда они проходили мимо песочниц или детских садов. Однажды они едва не врезались в потерявшуюся девочку трех лет, и Громов возился с ней до тех пор, пока на них случайно не наткнулась перепуганная мать девчонки.