Любовь – она что гвоздики, сердце к сердцу приколачивает. А ежели гвоздь наперёд ржавый, то и между супругами ржа угнездится. Хотя, конечно, тяжело мужику одному с мальчонкой хозяйство вести, ой как тяжело! Ну да Господь по силам ношу на плечи возлагает. Справляются ведь они вдвоём. Слава Богу, что Егорка попался понятливый: хоть и пятилетка, а пол веником выметет, горшок молока в печь поставит да сам кашу в блюдо наложит и маслицем сверху польёт.
Ради баловства своего мальца родитель чего только не делает. Вот и Маркел велел Егору одеться потеплее, усадил на санки да и повёз на катальную горку.
Спервоначалу шёл с неохотой, без азарта, но чем гуще становилась толпа, тем шире разъезжался рот в улыбке, будто бы чужое веселье забиралось за пазуху и грело душу тёплым щенком. То здесь, то там плескались заливистые девичьи хохотушки и брякали ехидные шутки парней. Дудари дудели в рожки, а около самой горки стояли музыканты и били в барабаны и литавры. Дело шло к полудню, погода стояла ясная. Народу набралось столько, что издалека казалось, будто верхушки горок шевелятся.
Егорка от восхищения ажно попискивать начал:
– Тятя, тятя, шибче вези! Шибче!
Маркел поддал жару, но ради шутки бросил:
– Ишь какой шустрый, я тебе, чай, не тройка расписных коней, чтобы погонять!
На подходе к горке веселье становилось горячей. Маркел миновал хоровод девок, что выводили «Ты куда голубь ходил, куда сизый залетал? Ой люли-да люли, куда сизый залетал».
Песня из его детства тёплой волной смыла с чела остатки забот. Лихо развернувшись, Маркел подхватил на руки Егорку:
– Смотри, какие сани подкатили! Не иначе как князь или граф желает на гулянье полюбоваться.
От вида роскошных саней, да с шестериком лошадей, Егорка и вовсе рот разинул. Обитые бархатом сани украшали раззолочённые лебеди, что будто бы поддерживали широкое сиденье, на котором развалился остролицый мужчина в собольей шубе.
– Да это же князь Щепкин-Разуваев, – охнул кто-то в толпе. – Говорят, он золото бочками меряет. Гляньте, выезд не хуже, чем у императрицы.
– У Нарышкиных ещё затейливее, – возразил кто-то. – У их кареты в окнах зеркала, на дверцах зеркала, и даже на колёсах зеркала!
Слыхала, что денег стоит как две губернии. А уж какую карету себе братья Орловы привезли, и сказать невозможно. Орловы и рысаков себе выписали особенных. Белые, как сметаной намазанные, бока блестят, сбруя сафьяновая с вызолоченным набором, кучера в кафтанах с бобровой опушкой. Что и говорить – графья! А ведь недавно были простыми офицериками, что по казармам клопов давят. Так что эти сани не самые лучшие. Бывают и побогаче.
Словно заслышав толкование, Щепкин-Разуваев приподнялся в санях и взглянул прямо на Маркела с Егором. Тот сидел у Маркела на плече и едва дышал от восхищения. К ним на Петербургскую сторону нечасто узорчатые сани заезжали. Всё больше армейские повозки или полицейские кареты.
Острые глазки князя пробежались по толпе, скользнули по хороводу с девками и уставились в одну точку, где-то за спиной у Маркела. Любопытствуя, что так заинтересовало князя, Маркел оглянулся. Наталья стояла замерев, как застигнутый охотником зверёк, который понимает, что вот-вот грянет выстрел. Её лицо было белее снега на кронах деревьев, а глаза – серее воды в проруби. Так же, отрешённо и страшно, смотрел на палача несчастный Мирович, наперёд зная, что жизни ему отмеряно на один взмах топора.
