Овечки в тепле - страница 17

Киран: «Я больше с тобой не разговариваю».

Я: «Почему? Я же пытаюсь тебе помочь!»

Киран поджимает губы. На глаза навёртываются слёзы, но ему удаётся удержать их на веках и не выпустить на щёки. Губы побелели.

Я: «Ну что такое? Что я тебе такого сделала? Свен, ну что ты на это скажешь?»

Свен: «Нет уж, фигушки, чтоб я в это вмешивался».

Я: «Ну прекрасно. Оставляешь меня один на один с этим».

Свен вздыхает: «Уж извините».

Я: «За что извините?»

Свен: «За то, что у вас такая проблема».

Я: «У меня нет никакой проблемы!»

Свен: «Ах нет?»

Я: «Разве что Киран больше со мной не разговаривает! Я всегда крайняя, все могут на мне потоптаться!»

Свен: «А ты не встревай!»

Я: «И что будет? Кто позаботится о том, чтобы у Ки-рана не было неприятностей?»

Свен: «Кажется, они у него уже есть».

Я: «А будет ещё хуже!»

Свен помалкивает.

Я: «Ну говори же!»

Свен: «Нет! Не стану. Не втягивайте меня в это! Достаточно того, что ты в это впуталась!»

Я: «Можно подумать, что это слабость! Но на мне, чёрт возьми, вся эта лавочка только и держится!»

Свен: «Ты держишь свою лавочку, Киран свою. Я свою, Джек свою, Беа свою, Линн свою».

Я: «А я общую!»

Свен отрицательно качает головой.

Меня провели. Подставили. Не знаю, кто. Никого не виню.

Единственное, что знаю: я не могла этого знать заранее. Меня никто не предупредил: каково оно на самом деле с детьми. Как это унизительно – не быть для них образцом. Меня не предостерегли – от безумия семейной жизни, от тюрьмы брака, от бедствия родительства.

Я хочу, чтоб у детей всё было хорошо. Я слишком многого хочу?

Да.

Я готовлю ужин. Утешаюсь, представляя себе, как потом, когда все уже улягутся, я уйду к себе в каморку и напишу об этом. Зафиксирую, каково это – нарезать на ломти целую ковригу хлеба, как немеет рука, а в голове вертится вопрос, почему я не купила уже нарезанный хлеб, у нас не зачерствел бы, здесь всё подъедается до крошки. Видимо, я избегаю признать очевидное: что у меня действительно четверо детей, которых надо прокормить. Причём хорошо прокормить! Так почему же у нас опять ничего, кроме хлеба, уснащённого сверху жирными кислотами? Известно же, что это вредно, арахисовое масло состоит на девяносто процентов из пальмового масла, для этих плантаций специально вырубают тропические леса, которые должны были бы производить воздух для дыхания. Я что, хочу, чтоб мои дети задохнулись? Даже если они любят арахисовое масло, я не должна им его давать, равно как и ливерную колбасу, сделанную из мясных субпродуктов, отходов промышленного животноводства, отравленную антибиотиками, да ещё и напичканную консервантами, что же я делаю?

Я делаю бутерброды. Убаюкиваю себя надеждой через час-другой снова забиться в мою каморку. Превратиться в Рези, которая умеет находить слова для этого безумия, тем самым упорядочивая его или, вернее, заворачивая во что-то, чтобы удобнее было ухватиться – взять его и взорвать. В ту Рези, чья рубашка мне ближе всего к телу.

Понятия не имею, как это было при моём рождении. Само собой разумеется! – Мать и отец женаты, я второй ребёнок, то есть наверняка желанный. Современная больница, современный уход за грудничками; преступность навязывания порошковых молочных смесей вскрылась много позже. И когда Марианна мне об этом в конце концов рассказала, посыл её истории состоял не в том, что она как мать оказалась жертвой обмана компании «Нестле», снедаемой жаждой наживы, а в том, что мне в младенчестве ничуть не повредило отсутствие грудного вскармливания. Целью её рассказа было создание уверенности, программа называлась «Укрепить ребёнка». То есть в центре её историй как правило стояла я, и выглядело моё рождение не иначе как: захотели, зачали, родили, вырастили здоровой.