Овечки в тепле - страница 21

– Что именно ты хочешь этим сказать? – спрашиваю я Ренату.

– Что я совершенно не хотела бы оказаться на её месте. И я не стала такой, как она.

– Ты так в себе уверена?

– Конечно.

– Откуда тебе знать, как это было у неё? Она тебе рассказывала? Или это заключается просто в количестве детей?

– Она работала круглые сутки. Ей негде было уединиться, у неё не было никакого личного пространства. Она никуда не ездила, не встречалась с подругами, не водила никаких знакомств с мужчинами, кроме нашего отца…

– Откуда тебе знать. Может, она вела двойную жизнь.

Рената засмеялась:

– Да где? Когда?

– Внутри себя. Ночами. В тайном дневнике, который потом сожгла.

Рената отрицательно помотала головой.

От моей матери у меня остался дневник. В нём записана одна-единственная фраза:

«Опять слишком много ела».

Так и хочется воспринять эту фразу буквально; сколько себя помню, Марианна сидела на диете. Но эта фраза могла быть и кодом, заголовком или иносказанием для чего-то совсем другого.

У голода несколько значений.

И дневник, в котором всего одна фраза, может быть, вовсе не дневник.

Упрёк моей матери, матери Ренаты, самой Ренате и всем остальным, кто полагает, что лучше всего молчать, отречься от себя и сделать ставку на будущее своих дочерей:

Вы ошибаетесь.

Тем, что вы молчите, сглатываете и нагоняете туманную завесу, вы нас не щадите, а держите в неведении. Кроме того, приватизируете общественную несправедливость – ибо мы замечаем, что вам плохо, но думаем, что у этого есть личные причины. Что у вас просто не получилось, вы не были достаточно сильными, красивыми, умными и настойчивыми в достижении цели. Или, того хуже, родили нас и ради этого отказались от всего остального.

Таким образом, мы вышли в мир с тем предположением, что мы – в отличие от вас – совершенно свободны и сами кузнецы своего счастья. И оказались наивными, неподготовленными и незащищёнными как раз в тех же неприятных обстоятельствах, что и вы до нас – ибо в то, что они исчезнут, вы ведь и сами не верили. Или всё-таки хотели в это верить?

Я-то верю.

«Да перестань, всё обойдётся!» – это было ваше любимое выражение в спорах и обсуждениях – как будто мы могли этим удовольствоваться.

Заметь, Беа, что я никогда не говорю: «Да перестань, всё обойдётся».

Это звучит скорее как: «Да что ж это такое!», или: «Хотелось бы, чтоб всё уладилось, но пока, пожалуйста, помолчи».

Я знаю, как это трудно. Как хочется перестать быть собой, больше не говорить о себе и не настаивать на своём. А говорить только обо всех и для всех, наконец-то дойти до однозначности, в которой все чувствуют себя одинаково, хотят одного и того же и видят одно и то же.

Когда Вера и Франк наконец въехали последними в этот кооперативный дом, мы по случаю новоселья долго сидели в саду, смотрели на огонь, который новые соседи развели в переносном садовом очаге, и Вера сказала:

– Теперь мне осталось только завести двух кошек, и моё счастье будет полным.

На вопрос, почему их должно быть две, она ответила:

– Чтобы играли вместе, – и это было, пожалуй, то же самое, что заводить как минимум двоих детей, чтобы ребёнок не рос в одиночестве, а я вспомнила открытку, которую Фридерике разослала всем по случаю рождения Зофи, и там было написано: «Теперь мы наконец-то настоящая семья», не то что раньше, когда у них был один Зилас.

То есть существует мера полноты и правильности – и вытекающее из этого счастье. Странно, как мы до сих пор убереглись от таких расчётов.