Вот и в это утро с машиных губ не сходило олино имя. «Наверное, приедет,» – думала Белка.
Громыхнула дверь наверху. Антон поднялся. Заскрипела лестница. «Здравствуй, здравствуй, Тоша.» – «Доброе утро»… Утро сегодня и вправду было доброе. Хорошее утро. Как-то спокойно на душе. И Антон спокойный. Даже… непривычно как-то.
. – Сейчас я дров наколю, Белла Наумовна. Сарай починю и проведу в ваш сарай электричество, как обещал.
– Ух, как много сразу! Погоди, позавтракаем сначала. У тебя сегодня неприсутственный день?
– Угу.
Белка спрашивала осторожно. Все боялась, что его вот-вот выгонят за пьянство. Сколько таких судеб прошло через ее дом! И всем она не давала умереть с голоду. Но сегодня ей верится, что все так хорошо и есть. Не выгнали. Просто – неприсутственный день. Библиотечный, как его называют. «А как же, если вправду Оля сегодня приедет? – промелькнуло у нее в голове. – До сих пор обходилось как-то, да ведь это почти неестественно, что они здесь не столкнулись». Он просил Ольге не говорить, что здесь живет. Если был дома, Белла его предупреждала: «Сиди, мол, не вылезай». «Еще конспирации мне не хватает, – думала она каждый раз и махала рукой… – Столкнутся так столкнутся, я не виновата».
– Да почему надо от Оли прятаться? – как-то спросила она. – Оля ведь все поймет…
– Вот именно, – перебил Антон и до крови закусил губу Больше она с ним об этом не говорила.
«Ах, какой чистый снег и какой запах у этого снега! Не проходит, со вчерашнего вечера не проходит! – с удивлением думает Антон. – Со вчерашнего вечера чувствую запах снега. Только вечером он один, а утром – совсем другой…»
Он стал что-то насвистывать. Сложил поленницу. Огляделся вокруг: сосны чуть-чуть покачивались, стряхивая с ветвей снег. Ствол березы – одного цвета со снегом, а ветки – черные, длинные, как нескончаемый рассказ. «Рассказывают что-то, рассказывают», – и он застыл, вслушиваясь.
– Какая сегодня картошка вкусная, Белла Наумовна!
Ему было уютно сидеть в этой захламленной кухне. Он не замечал хаоса, как и сама хозяйка. А вот лица… Лица перед ним такие милые! «Слегка тревожные, всегда чуть тревожные глаза у Беллы Наумовны, как у человека, который живет между бомбежками», – подумал он. – Да так оно, в сущности, и есть: на вулкане живет. Но – живет. «Я живу хорошо, я живу лучше, чем раньше.» Покачал головой, посмотрел на Машу. А ведь машино лицо тоже милое…
– Тетя Оля! Тетя Оля! – повторяла Маша, глядя на Антона.
– Не тетя Оля, а дядя Антон, – сказала Белла Наумовна. Но девочка твердила свое, и Антону это сейчас было приятно.
– Ну, пусть я тетя Оля.
– Антон, – сказала вдруг девочка и почему-то закивала головой. – Маша петь хочет, – сказала она.
– Скажи: я хочу петь, – потребовала Белла.
– Я хо-чу петь, – по слогам произнесла девочка.
И вдруг – запела, да как хорошо, что у Антона слезы подступили к глазам и застыли в них. Пела она без слов, но верно и чисто, такую простую и глубокую мелодию, что показалось, будто раздвинулись стены и дом наполнился простором и высотой. «Господи, до чего же хорошо!» – думал Антон, и показалось ему, что все страшное отснилось, ушло вместе с ночью, а сейчас – утро. Но вдруг песня оборвалась, так внезапно, что Антон вздрогнул. «Маша, Машенька, что ты?» – недоуменно спросил он. Глаза девочки округлились. В них появился ужас. И начался припадок.
«Так все рядом… А пела-то как!» Может быть, никогда не чувствовал и не любил он Беллу Наумовну так, как сейчас. Наверное, и жива-то Маша только потому, что она с ней делит все – дышит вместе. И понял он, как это можно – любить Машу до боли, до потери себя. Ведь почти никто не понимает этого. Для них Маша – обыкновенный дебил. Вот эта птичка Божия – обыкновенный дебил?! О, Господи!.. Но когда спустя три часа после припадка Маша сидела за обеденным столом, лицо у нее было тупое, одутловатое. На нее было неловко смотреть… Те, у кого сердце не проколото, только это и видят, – подумал Антон. У него самого сейчас сердце было проколото насквозь, казалось, физически кровоточило. А Белла Наумовна говорила о чем-то обыденном, просто и спокойно.
