– Простите меня, сударыни, – проговорил он на великолепном английском языке, – но я обязан вам сказать, что легко говорю и понимаю по-английски. Правда, я не знаю испанского, и если вы его знаете и станете беседовать на нем, то можете быть уверены, я ничего не пойму.
– Сударь, – рассмеявшись, ответила дама, – как вы могли убедиться, мы ничего дурного о вас не говорили. Теперь мы не будем смущаться и станем говорить лишь по-французски.
– Благодарю за любезность, сударыня, но если мое присутствие вас чем-то смущает…
– Вы не должны так думать, сударь, ведь это мы вас сюда пригласили.
– Вернее, даже потребовали, чтобы вы ехали с нами, – добавила младшая.
– Не смущайте меня, сударыня, и извините за минутную нерешительность. Вы ведь знаете Париж, не так ли? В нем полно всяких ловушек, грозящих неудачей и разочарованием.
– Так, значит, вы приняли нас… Ну-ка, скажите откровенно.
– Господин офицер решил, что мы расставляем ему ловушку, вот и все.
– О, сударыни, – сконфузился молодой человек, – клянусь, ничего подобного не приходило мне в голову.
– Что такое? Почему мы встали?
– Что случилось?
– Сейчас посмотрю, сударыни.
– Кажется, мы сейчас перевернемся! Осторожнее сударь!
Экипаж дернуло, и младшая из дам, чтобы удержать равновесие, оперлась о плечо офицера.
Это прикосновение заставило его вздрогнуть.
Первым его движением было схватить девушку за руку; но Андреа уже совладала с минутным испугом и поглубже уселась на сиденье.
Офицер, которого больше ничто не удерживало, вылез и увидел, что извозчик поднимает одну из лошадей, запутавшуюся в постромках и придавленную дышлом.
Они только что проехали Севрский мост.
Наконец с помощью офицера извозчик поставил лошадь на ноги.
Молодой человек вернулся в экипаж.
Извозчик же, радуясь, что встретил подобную доброжелательность, принялся щелкать бичом – как для того, чтобы подстегнуть своих кляч, так и для того, чтобы согреться самому.
Казалось, однако, что проникший в экипаж через открытую дверцу студеный воздух заморозил разговор и сковал нарождавшуюся близость, в которой молодой человек уже безотчетно начинал находить известное очарование.
Но его лишь спросили, что произошло. Он рассказал. На этом разговор закончился, и над путешественниками снова нависло молчание.
Офицер, которого прикосновение теплой трепещущей ручки задело за живое, решил, что неплохо бы теперь получить взамен ножку.
Он вытянул вперед ногу, однако, хоть сделано это было не без ловкости, нога его ощутила лишь пустоту, вернее, наткнулась было на нечто, что тут же и исчезло, как с горечью отметил офицер.
Когда же он случайно задел ногу старшей из женщин, та хладнокровно заметила:
– Кажется, я стесняю вас, сударь. Прошу прощения.
Молодой человек залился краской до корней волос, радуясь, что в сгустившихся сумерках это осталось незамеченным.
Все было сказано, и на этом затеи молодого человека кончились.
Немой, неподвижный и почтительный, словно в храме, он боялся вздохнуть и чувствовал себя как малое дитя.
Однако мало-помалу странное впечатление завладело его мыслями.
Он ощущал рядом с собою присутствие двух очаровательных женщин, хоть к ним и не прикасался, он видел их своим мысленным взором, хоть и не мог разглядеть их въяве. Понемногу привыкая находиться подле них, он чувствовал, что какая-то частичка их существования сливается с его собственным бытием. Ему невероятно хотелось возобновить прервавшийся разговор, но теперь он не осмеливался начать, боясь показаться пошлым, поскольку с самого начала старался выражаться как можно изысканнее. Он опасался выставить себя простаком или наглецом перед женщинами, которым еще час назад оказывал, по его мнению, честь, ссужая их луидором и учтиво обращаясь с ними.
