Г-жа Клотильда обменялась с мужчиной несколькими фразами, но о чем шла речь, графиня не расслышала.
Затем дверь затворилась, шаги на лестнице затихли, и старуха вернулась в комнату с письмом в руке.
– Прошу вас, – проговорила она, протягивая его хозяйке. Графиня внимательно рассмотрела почерк на конверте, сам конверт и печать, после чего подняла голову и спросила:
– Это был слуга?
– Да, сударыня.
– В какой ливрее?
– Ливреи на нем не было.
– Значит, обычный серокафтанник?
– Да.
– Этот герб уже попадался мне на глаза, – еще раз взглянув на печать, заметила г-жа де Ламотт.
Затем, поднеся печать к свету, она продолжала:
– Девять золотых ромбов на красном поле… У кого же такой герб?
Порывшись несколько секунд в памяти, графиня наконец сдалась.
– Посмотрим-ка, что в письме, – пробормотала она. Осторожно, чтобы не повредить печать, она вскрыла конверт и прочла:
«Сударыня, особа, к которой вы обращались, может увидеться с вами завтра вечером, если вы соблаговолите отпереть ей дверь».
– И это все?
Графиня снова напрягла память.
– Писала-то я многим, – проронила она. – Но все-таки кому же? Да всем на свете. Интересно, кто это мне ответил: мужчина или женщина? По почерку не узнать… нет… истинно секретарский почерк. Слог? Слог покровителя – вялый и старомодный.
Она повторила:
– «Особа, к которой вы обращались»… Этими словами меня хотят унизить. Писала явно женщина.
Графиня принялась читать дальше:
– «…может увидеться с вами завтра вечером, если вы соблаговолите отпереть ей дверь». Женщина написала бы: «Будет ждать вас завтра вечером». Нет, это мужчина. Но лучше бы это была какая-нибудь из прежних знатных дам… Подписи нет… Но у кого же на гербе девять золотых ромбов на красном поле? Ах! – внезапно воскликнула она. – Да что это я, совсем спятила? Это же герб Роганов, черт возьми! Нуда, я писала господину де Гемене[43] и господину де Рогану, и один из них мне ответил. Все ясно… Однако гербовый щит не поделен на четыре поля, значит, письмо от кардинала… Ах, этот кардинал де Роган! Этот рыцарь, дамский угодник и честолюбец придет к госпоже де Ламотт, если та отопрет ему дверь! Прекрасно, он может не беспокоиться, дверь будет отперта… Когда это? Ах, да, завтра вечером.
И графиня размечталась.
– Даму-благотворительницу с ее сотней луидоров милостыни можно принять и в убогой комнатушке. Она может мерзнуть на моем ледяном полу и мучиться на моих стульях, жестких, словно решетка святого Лаврентия[44], только что без огня. Но князь церкви, завсегдатай будуаров, покоритель сердец? Нет, нет, раз ко мне приходит подобный благотворитель, нужно здешнее убожество превратить в роскошь, да в такую, какую и не у всякого богача отыщешь.
Затем, повернувшись к горничной, как раз закончившей стелить постель, она приказала:
– Завтра, госпожа Клотильда, не забудьте разбудить меня пораньше.
И графиня сделала старухе знак удалиться – по-видимому, для того, чтобы та не мешала ей размышлять.
Г-жа Клотильда раздула огонь, совсем уже было погасший под слоем пепла, от чего комната стала еще более неприглядной, закрыла за собой дверь и удалилась в пристройку, где помещалась ее постель.
А Жанна де Валуа, вместо того чтобы спать, всю ночь строила планы. Она что-то записывала карандашом при свете ночника и лишь около трех утра, вполне уверенная в завтрашнем дне, позволила себе погрузиться в сон, из которого г-жа Клотильда, спавшая не намного больше своей хозяйки, послушно вырвала ее на рассвете.
