– Кто-это-у-нас-здесь-такой-нежданчик-а-а-а-а? Кто-такой-говори-не-стесняйся-я-я, – тянул он нараспев. – Не-обидим-родной-если-сознаешься. Качака-приземли-мясо.
Сопровождающий боров грубо опустил Грифа на стул. Сталкер брякнулся задом так, что ножки взвизгнули по железному полу. Пижон присел на столешницу, скрестил на груди руки.
– Мясо-я-долго-буду-ждать? Качака-взбодри.
За тягучим песнопением, напоминающим соло церковного служки, последовал увесистый удар в живот. Здоровяк не попал в солнечное сплетение, но мышцы пресса получили чувствительную встряску. Гриф крякнул и согнулся. Ножки стула снова скрипнули.
– Ух ты, – выдохнул Гриф, распрямляясь, – как у вас тут все серьезно.
– Ага-серьезней-некуда. Так-я-слухаю-кто-откуда-и-зачем?
– Мимо проходил, – покладисто начал сталкер, – думаю, дай загляну к Карабасу, покалякаем, водки попьем, былое вспомним. Где, кстати, он?
– Скоро-повидаетесь-дай-то-бог-чтобы-он-тебя-узнал. Не-ответил-откуда-прешь-парниша?
– Из «Депо», – поспешил ответить Гриф, перехватив взгляд крысиных глазок на Качаку, – это за крестом…
– Да-знаю-я-не-надо-держать-нас-за-идиотов-Качака-накажи.
На этот раз удар пришелся в правую скулу. От кулака голова откинулась назад, за ней пошло все тело, и сталкер рухнул на пол вместе со стулом. От металлического дребезга пижон поморщился.
– Я-тебя-предупреждал-мясо, – засмеялся он, захлебываясь. – Качака-подними-чучело.
Бугай сжал предплечье Грифа, словно тисками, и рывком поднял на ноги. Не отпуская руки, поднял стул.
– Садись-мясо, – распорядился пижон. Дождался, пока сталкер окажется на стуле, продолжил: – Я-тебя-еще-раз-спрашиваю-мясо-чего-тут-делаешь?
– Так я и говорю, к Карабасу…
– Не-ссы-мне-в-уши-этот-нарик-не-пьет-совсем-не-пьет. Качака-а-а, – пижон скучно посмотрел на бича, мол, ну, что с ними делать. На этот раз удар был куда сильнее. Кулак размером с гирю впечатался сталкеру в солнечное сплетение, а другой, когда Гриф загнулся, снизу в челюсть. От него-то в глазах и потемнело, поплыли круги, рот наполнился кровью, ощутился медный привкус. Сталкер сплюнул костяные осколки вперемешку с кровавой слюной. Языком ощупал зубы. Верхний правый резец оказался непривычно малым и с острыми краями.
– Вали-мясо-к-своему-Карабасу-асу-басу-тоже-мясу-ты-ведь-к-нему-чапал-чопал-пупол-пипол, – запел крысиная мордочка, обошел стол в легкой подтанцовке, сел в кресло. – Качака-убери-это-и-тащи-второго.
За воротник верзила поднял сталкера и, удерживая перед собой на вытянутой руке, вывел из дежурки. Гриф косился по сторонам. От былой стерильности не осталось и следа. К полу прилепились раздавленные лепешки грязи, в углах валялись бычки, около двери с надписью «Трансформаторная» пылилась канистра, светящаяся коробочка над дверью в операционную «Не входить, идет операция» была подплавлена и почернела. Пахло табачным дымом, застоялым потом и каким-то варевом.
Низкорослый шкет в великоватой кожаной куртке, из-под которой выглядывал штык-нож, с «гадюкой» на груди, стоял, привалившись плечом к косяку возле карцера, и тянул сигарету.
– Открывай, Малой, – буркнул Качака, придерживая Грифа у двери. Малой сунул сигарету в зубы, вальяжно оттолкнулся плечом от косяка, отодвинул засов, которого, кстати, раньше не было, и открыл дверь. Качака втолкнул сталкера в сумрачную комнату с тусклой лампочкой под зарешеченным плафоном. Дверь с лязгом захлопнулась. От гнилостного душка витающего в кутузке Гриф поморщился. Он осмотрелся, к своему разочарованию, Алексея не увидел, впрочем, как и Карабаса, только откидной топчан.
