– Я знаю, что может быть нужно от меня, – продолжила Минаева, – все хотят списать, узнать правильный ответ. Помнишь, как вы разозлились во втором классе, когда я Когтеву не дала иголку на уроке труда.
– Ну да…
Словарный запас стремительно уменьшался, мысли сворачивались в одну точку.
– Вы еще собрание устроили, говорили о моей жадности.
Минаева улыбнулась. Ничего, получается у нее улыбаться, даже на человека становится похожа. Вот только слова она говорила какие-то не человеческие.
– А я не обязана была ему ничего давать. Не готов к уроку – его проблема, а не моя жадность.
Ничего себе логика! Элю передернуло от такого перескока.
– Вот тогда я и решила, что никому ничего не должна, – завершила свою речь Минаева. – Пускай мне все будут должны.
– Но ведь ты общаешься на переменах…
– Почему я не должна общаться? Мне говорят, я отвечаю. Я же говорю, интересней на все смотреть со стороны. Вы все очень похожи и совершаете одни и те же поступки.
– Какие поступки?
– Предаете.
– Кого это я предала? – снова обиделась Эля.
– Все кого-то предают, – равнодушно ответила Минаева.
Печенье кончилось, и чай кончился.
Эля теперь тоже смотрела в окно и думала, что ей нужно от Алки. Чтобы она признала свою неправоту, чтобы все стало, как раньше. Например, как год назад. Потому что за этот долгий год Алка, действительно, предала. А Эля… Никого она не предавала. Остальные, да, обманывают. Она же постоянно делала так, чтобы было лучше.
Машка продолжала вещать дурным голосом злой пророчицы:
– Видно ведь, что ты злишься. С Максимихина глаз не сводишь. Он от этого постоянно на месте ерзает. Дронова начинает заводиться. Она считает, что ты в Максимихина влюблена. Боится, что уведешь.
– Я уведу? – Хорошо, что они уже поели, а то бы Эля подавилась. – Он же убогий!
– Эмоция – она всегда рождается из чего-то. Никогда на пустом месте.
– В психологи заделалась?
– Тут и делать ничего не надо, так все видно.
– И что же тебе видно? Как они смеются у меня за спиной?
– Да кому ты нужна!
Тарелки были аккуратно сложены в раковину. Две суповые, две от холодца. Всего четыре. Две вилки и две ложки. Эта четкость убивала.
Все это время, пока ходила от раковины к столу и обратно, Минаева говорила и говорила. Замолчать никак не могла. В школе ведь молчит, что сейчас разошлась?
– Подумаешь, с Дроновой расстались. Меньше будешь на это обращать внимания, быстрее забудешь. Надо думать не о сейчас, а о том, что будет. Вот ты зачем учишься?
– Учусь, – буркнула Эля, не придумав достойного ответа.
Какой черт дернул ее под локоть попроситься к Машке? Холодца поесть? Поела, пора и честь знать!
– Вот именно – ни за чем, – через паузу отозвалась отличница. – И ваше общение – оно такое же, ни за чем. Просто так.
Минаева вышла из кухни, и Эля потянулась за ней, как мышка за Крысоловом с дудочкой. Хозяйка пересекла первую комнату, проходную. За ней поменьше: длинный узкий загончик. Стол. Кровать. Занавески на окне коричневые. Шкаф стоит неудобно, посередине, деля стену пополам – зона кровати и зона стола. За ним друг на друге коробки.
– Неправда! – бежала за Машкой Эля. – Ты ведь живешь! Это жизнь! А в ней все нужно. Говорят же – ничего не происходит случайно, все зачем-то.
– У тебя какое-то раздутое самомнение, – усмехнулась Машка.
На стол ровной стопкой были выложены учебники и тетради. Подставка передвинута на центр. Она работает с подставкой? Эля уже сто лет не видела подставок! А у Минаевой их, наверное, склад. В коробках за шкафом лежат.
