– Понятно. Мне важно это знать.
Он немного расслабил руки на коленях. Мелькнуло массивное золотое обручальное кольцо и золотые запонки.
– У меня есть все, чего можно желать: красавица-жена, чудесный сын. Вернее, пасынок. И никаких денежных проблем. Пока, во всяком случае. Дела идут прекрасно. – Он говорил сердито, и это было хорошо: с гневом можно работать. Опасность кроется в апатии.
– А чем вы занимаетесь?
– Архитектурой. – Тут Люк опустил взгляд, и его голос стал тише – словно он признавался в чем-то личном: – Хотя я больше предпочитаю живопись. Я рисую, когда могу.
Представители некоторых профессий чаще совершают суицид; в группе риска анестезиологи и фермеры. Ветеринары тоже. Казалось маловероятным, что средство для самоубийства может оказаться под рукой у архитектора или художника.
– А как у вас в целом со здоровьем?
– Хорошо.
– У кого-то еще из ваших родственников бывали депрессии?
– У отца. Постоянно в это время года. – Люк слабо улыбнулся. – Генетика и погода – убойное сочетание.
Я отметила, что у него хорошие зубы. Наряду с подстриженными ногтями, это был еще один обнадеживающий признак. Значит, депрессия началась не так давно.
– Вы принимали какие-либо медикаменты?
– Таблетки. Не могу вспомнить название, память ни к черту. Все равно они у меня уже закончились.
Он чувствовал, что депрессия на подходе; она накатывала, предупреждая о себе ревом издалека, как приливная волна, от которой он надеялся убежать, но был слишком занят, чтобы возобновить прием лекарств. У него были заказы в Лондоне, а сейчас он восстанавливал дом в Уилтшире[4] и усадьбу, которую унаследовал во Франции.
– Это недалеко от города Арль, дом моего прапрадеда теперь принадлежит мне.
– Арль? – Я вскинула взгляд на календарь, и Люк тоже посмотрел в его сторону.
– Рядом с моим домом огромные поля подсолнухов. – Он кивнул на картинку. – Край Ван Гога. Летом там такие же яркие краски.
– Наверное, он был очарован этими цветами. Они написаны с большой страстью, хоть уже начали увядать…
Зачем я это сказала? Я никогда не делилась своими чувствами на приеме. Возможно, это случилось из-за его теплого голоса и взгляда, которым он смотрел на меня. Мне показалось, что его открытость требует того же самого в ответ. Моя бдительность ослабла, но он, похоже, ничего не заметил.
– Он выбрал их именно из-за зрелости. Такие самые красивые. – Люк перевел взгляд на меня, его глаза были глубокими, как омуты. – Их оттенки тоньше, лепестки нежнее, семена спелы.
Его слова звучали чувственно, и мне почему-то показалось, что они относятся лично ко мне. Безумие, конечно, он ведь описывал цветы, а не женщин. Я взяла себя в руки и взглянула на часы. Прошло уже сорок пять минут. Кэрол, наверное, уже была в ярости.
– Можете рассказать, что вызвало данный приступ?
– Мне не хватало времени на то, что помогает оставаться в здравом уме. Например, на рисование, – медленно начал он. – Работа поглотила меня с головой. Я чувствовал себя подавленно в течение нескольких месяцев, но не обращал на это внимания, уж слишком был занят. Я приехал в Солсбери, чтобы встретиться со строителями, и тут мне стало хуже, чем когда-либо. Я решил вернуться домой, но заблудился. Опомнился на трассе, ведущей в Стоунхендж, и увидел тот дуб. Я остановился, чтобы позвонить в полицию, и вдруг стайка птиц взлетела с поля неподалеку. Они сверкали в лучах заходящего солнца. Бог весть, как они правильно называются. Наверное, вы их видели. Такие маленькие коричневые птички, которые водятся в сельской местности и кормятся на сжатых полях.
