Падающие тени - страница 28

Я доезжаю до ЦДФ за пятнадцать минут. Отличный результат – если учесть, что полтора месяца назад я скатился в пьяный угар вечеринок. В какой-то момент все происходящее показалось мне абсолютно бессмысленным, и искать новые смыслы я отправился на вечеринку. Две недели, каждую ночь: новые люди и места.

Стараясь не задеть никого передним колесом, я сворачиваю на Унтер ден линден.

Здание ЦДФ – ничем не примечательная бетонная коробка. В 89-ом году по этому адресу располагался центральный совет антифашистской демократической молодежной организации ГДР. Видимо, поэтому с улицы небольшая вывеска ЦДФ видна нечётко: она теряется среди серого монолита социалистической идеи. Фонарный столб уже облеплен разномастными велосипедами, так что мне приходится прищелкивать свой к шаткому знаку «Парковка запрещена». Курю прямо там. Из раздвижных дверей телекомпании выбегает молодая женщина с мобильником у уха. Эта женщина – гримёр на телестудии, и она виртуозно припудривает щекотной кисточкой лица приглашённых на эфир. За последние два года мы встречались несколько раз, но имени ее я не помню. Она машет мне и продолжает разговор.

Мы закончили почти одновременно: она – болтать, а я – курить. Кажется, она даже чуточку задержалась, чтобы я успел с ней поравняться.

– Сегодня снова босой за пианино?

Ростом она от силы метр с половиной, поэтому, обращаясь ко мне, приподнимается на носочки и щурит глаз. Мы встречались уже несколько раз, и всякий раз она начинает разговор с этих слов. А я всякий раз отвечаю:

– Только если кто-то уляжется в студии голышом.

Мне нравится эта маленькая традиция. Жаль, что я вечно забываю ее имя.

В гримерной я поудобнее усаживаюсь в крутящееся кресло. Оно плаксиво скрипит даже под моим весом. На студиях вечно экономят на креслах в гримерных, и долго без боли в спине здесь не посидишь. Под зеркалом валяется «Ребекка» Дафны Дюморье.

Кто-то из второй комнаты зовет девушку:

– Бритта! Где консилер, оттенок номер три?

Бритта. Уф, отлично. Обе девушки выходят на поиски «оттенка номер три». Я немного кручусь на стуле, обдувая лицо: в гримерной душно. Если лицо покроется испариной, Бритта не пожалеет для него пудры. И тогда я не смогу улыбаться в студии, не испачкав пудренной пылью черную футболку.

Вернувшись, Бритта критично осматривает мое лицо и волосы.

– Кожа сухая. Надо пропить курс витамина А. Спишь достаточно?

Вместо ответа я шумно вздыхаю.

– Что ж… понятно. Не хочу показаться занудой, но голос – не единственный твой рабочий инструмент.

Под потолком беззвучно работает маленький телевизор. На экране крупным планом показывают седовласого мужчину, внешне смахивающего на уроженца Южной Европы.

– Знаешь его? – Бритта кивает на экран.

– Неа, – я пожимаю плечами.

– Торлони, бывший главред Шпигель.

Я снова пожал плечами.

Бритта втирает мне в щеки вязкую субстанцию и водит под глазами прохладным роликом. Как бы повежливее сказать ей, что пятнадцать лет сна по несколько часов, столько же лет курения и выпивки никак не скрыть? Даже под тонной консилеров и витамина А.

В студии работает кондиционер. Огромная махина где-то под потолком гоняет волны пыльного сухого воздуха.

Все, что я знаю о ведущей: она дочь польских эмигрантов. А вот она знает обо мне куда больше: ей даже известно, в каком возрасте я получил от отца в подарок пианино. До того, как заработает камера и ее большой глаз будет беззвучно поглощать каждое сказанное слово, мы треплемся о погоде, о ремонте кольцевой дороги и обгаженных голубями памятниках Марксу и Энгельсу. В общем, о том, что нас не касается вовсе. В большинстве своем каждое интервью похоже на предыдущее, поэтому я спокоен и расслаблен. Барбара – так зовут ведущую – неплохо разбирается в фестивальной кухне и студийных процессах. Это очень безопасная тема. Я в ней как рыба в воде.