– Вряд ли это можно назвать связью, – заметил я. – Я вижу сны, сны о Гиперионе. Сообщения, которые вы получаете по мультилинии, подтверждают, что мои сны адекватны происходящим там событиям. Но я не могу общаться ни с пассивной личностью Китса, ни с ее носительницей или прочими паломниками.
Мейна Гладстон прищурилась:
– Откуда вы узнали о передачах по мультилинии?
– Консул рассказал паломникам, что может отправлять сообщения через комлог и мультипередатчик своего корабля. Они разговаривали об этом в Башне Хроноса, как раз перед спуском в долину.
– И как им понравилось откровение Консула? – спросила Гладстон тоном адвоката: наследие тех лет, когда она еще не оставила юриспруденцию ради политики.
– Они давно знают, что среди них есть шпион, – сказал я, убирая карандаш в карман. – Вы сами предупредили об этом каждого.
Гладстон взглянула на своего помощника. Лицо Хента ничего не выражало.
– Раз вы поддерживаете с ними связь, – сказала она, – вам должно быть известно, что мы не получили от них ни единой мультиграммы с тех пор, как они покинули Башню Хроноса и начали спускаться к Гробницам Времени.
Я покачал головой.
– Прошлой ночью сон прервался как раз на том, что они подошли к долине.
Мейна Гладстон встала, прошла к окну, подняла руку, и экран погас.
– Значит, вы не знаете, живы ли они?
– Нет.
– Каково было их положение, когда вы… видели их во сне в последний раз?
Хент не отрывал от меня глаз. Мейна Гладстон смотрела на темный экран, повернувшись спиной к нам обоим.
– Все были живы, – сказал я. – За исключением Хета Мастина, Истинного Гласа Древа.
– Он мертв? – спросил Хент.
– Он исчез из ветровоза в Травяном море двое суток назад – после того, как разведчики Бродяг уничтожили корабль-дерево «Иггдрасиль». Но недавно паломники видели с Башни Хроноса, как человек в мантии шел через пустыню в направлении Гробниц.
– И это был Хет Мастин? – спросила Гладстон.
– Они так предположили, но точно сказать не могли.
– Расскажите об остальных, – попросила секретарь Сената.
Я перевел дух. Из снов я знал, что Гладстон лично знакома по меньшей мере с двумя участниками последнего паломничества к Шрайку. Отец Ламии Брон был ее коллегой по Сенату, а Консул являлся личным представителем Гладстон на тайных переговорах с Бродягами.
– У отца Хойта сильные боли, – сказал я. – Он рассказал остальным историю крестоформа. Консул узнал, что Хойт носит на себе крестоформ… даже два. Отца Дюре и свой собственный.
Гладстон кивнула.
– Значит, он не избавился от паразита-воскресителя?
– Нет.
– И с приближением к логову Шрайка он беспокоит его все сильнее?
– Кажется, так.
– Продолжайте.
– Поэт, Мартин Силен, все это время пьянствовал. Он убежден, что его неоконченная поэма предсказала ход событий и продолжает ими управлять.
– На Гиперионе? – спросила Гладстон, не оборачиваясь.
– Повсюду, – ответил я.
Хент бросил взгляд на секретаря Сената и снова уставился на меня.
– Силен сумасшедший?
Я не опустил глаз, но промолчал. По правде говоря, я и сам не знал.
– Продолжайте, – попросила Гладстон.
– У полковника Кассада навязчивая идея: отыскать женщину по имени Монета и убить Шрайка. Он подозревает, что Шрайк и Монета одно и то же существо.
– Он вооружен? – спросила Гладстон очень тихо.
– Да.
– Продолжайте.
– Сол Вайнтрауб, ученый с Мира Барнарда, надеется войти в Гробницу под названием «Сфинкс», как только…
– Извините, – перебила меня Гладстон. – Его дочь все еще с ним?
