Сидел тут и Дешевый. Остервенело грыз несчастную ручку и пялил глаза на потолок, будто сам бог обещал ему написать там решение задачи. И Сопила какими-то судьбами тоже очутился здесь. Нас он даже не заметил, поскольку усиленно таращился на чистую доску, ожидая, когда на ней выступит все, что когда-то писалось на уроках. Кроме них, тут же страдали Горшков, с окаменевшим лицом и сведенными к толстой своей переносице глазами, и Стародубов, с отчаянной мольбой смотрящий на каждого входящего.
В общем, компания подобралась что надо. Было впечатление, что явились мы не на экзамен, а на отбраковку. Но именно это и вселяло дух.
Я чувствовал подъем, как хороший солдат перед боем. Надо было только ждать команды лечь на амбразуру. Хорошо, когда знаешь, что ничего не знаешь.
Харьковский, как всякий прохвост, видимо, тоже знал это. Он сидел, мечтательно поджав рукой подбородок, вспоминал прошедшую ночь. Причем наверняка вспоминал только собственное удовольствие.
Так мы и сидели. И неизвестно, до чего бы досиделись, если бы вдруг не стали твориться чудеса. Елена Федоровна ни с того ни с сего надумала куда-то выйти. И не успела за ней захлопнуться дверь, как тут же вкатилась рыжая благодетельница с кипой шпаргалок в руке. И раздала всем, что требовалось. Всем, кроме меня. Мне она скрутила фигу и сунула прямо в нос, так что я почувствовал чесночный запах пальцев.
– Ты у нас самый умный – посмотрим, как выкрутишься!
Я вежливо поблагодарил и сказал:
– А я напишу в стенгазете, как вы помогаете сдавать экзамены.
Мастачка выкатила на меня полтинники и растерянно пробормотала:
– Пиши-пиши! Писателем будешь!
И тут же свалила, будто ее и не было.
Но, прежде чем вошла Елена Федоровна, я услышал за спиной голос Стародубова:
– Леха, у тебя какой?
– Шестой, – ответил я.
И он кинул мне шпаргалку.
Вошла Елена Федоровна, села на свое место и уткнулась носом в бумажки.
Спустя некоторое время все получили законные тройки, кроме меня и Харьковского. Мы получили по четверке.
После чего ко мне подошел Стародубов и три раза повторил:
– Ну как, Леха, вовремя я дал тебе шпору?
Было похоже, он ждал особой благодарности. И я его отматерил.
– А что ж ты, скотина, мне раньше ее не дал?!
И Жека выдал:
– Так то ж мастачкины шпоры. Она мне их все оставила. Кстати, еще до того как ты с ней зацепился.
Во мне шевельнулось новое доброе чувство к Рыжей.
121. На волнах Любашиной груди
Галя вдохновила Харьковского, Харьковский – меня и Дешевого. И вместо экзаменов мы принялись готовиться к большому походу в Залевскую балку. Только не с Галей, а с компанией ее соперницы – Мариной, Любашей и Леной. День нашего выступления совпал с последним экзаменом 17 апреля.
Спецуха – такой предмет, где даже дремучий баран не сумеет получить двойку. И мы не думали о ней. Тем более после алгебры, когда поняли, что на экзамен можно приходить вообще без головы.
Но мастачка, завидев меня, указала пальцем на улицу.
– Сейчас же стричься, Соболевский!
Я попытался выяснить мотивы:
– Это что, необходимое условие для спецтехнологии?
– Иди, сказала! И не смей здесь появляться с такой головой!
Я взорвался, как вулкан Везувий.
– И не собираюсь подчиняться вашим мелким прихотям!
Рыжая слегка изменилась в цвете.
– Будешь сдавать экзамен вместе с отцом!
И повернулась ко мне спиной. Я хорошо знал эту спину – широкую, крепкую. Поэтому с легким сердцем повернулся и пошел.
