128. Успех упирается в мастерство
Простившись с Любашей, я плотно уселся за изучение истории искусств. Но теория лишь часть моей напряженной работы. Основное – краски и холсты. Корплю над своей техникой. Мазюкаю всевозможные портреты и пейзажи. Голых баб не трогаю. Это, я понял, несерьезно.
Все больше и больше склоняюсь к тому, что прежде всего надо уметь! Всегда найдешь, что изобразить. Но никогда этого не сделаешь, если элементарно не можешь! Мастерство – это качание мускулов. Собственные мышцы не обманешь. Не заставишь их расти ни уговорами, ни обещаниями. Только работать, работать, работать!
Недавно прорезалась еще одна мыслишка относительно своего будущего. Может, удастся сорваться в Ростов и там утрясти вопрос без документов. Документы эти пока в бурсе, но скоро будут переданы в заводской отдел кадров. Не знаю, что получится. Надежды мало. Говорят, будут разыскивать, как беглого крепостного. Да и там, в Ростове, без бумаг вряд ли будут со мной разговаривать.
А мне, как назло, загорелось вырваться именно сейчас. Кажется, если застряну на заводе, так никогда и не выберусь.
Я чувствую, что могу своротить горы, если только работа будет доставлять мне удовольствие. Наверно, жизнь на том и держится – на стремлении к удовольствию.
Правда, еще плохо представляю, каким у художника может быть это самое удовольствие. Зато прекрасно знаю, какое оно у токаря. И не хочу его!
129. А мастерство – это терпение
Черт знает сколько времени прошло! И на сколько еще у меня хватит энтузиазма. Очень плохо, что остаешься один, когда дело касается самого важного – твоего будущего. Поговорить на эту тему можно и с Харьковским. Но идти приходится в одиночку.
У меня нет ни одного знакомого художника. Я никогда не видел, как работает мастер. Ни разу не был в художественной мастерской. Если не считать нашей заводской шараги, где пьяницы пишут производственные плакаты да малюют портреты Ленина. И никогда еще ни с одним человеком серьезно не говорил ни об искусстве, ни о живописи.
Но самое скверное – я сам еще не знаю, чего стою!
Все это мало вдохновляет. Все это удручает и портит настроение.
И все эти дни как-то совсем глупо слились в один, бестолково прожитый. Не могу даже вспомнить, что было позавчера. Похоже, жизнь моя совсем уже превратилась в одно сплошное ожидание, в одну длинную и ровную линию, которая, если на нее посмотреть в торец, превратится в паршивую точку.
А не ожидание ли это ее? Не тоска ли это по женскому телу?
Слишком часто я вспоминаю Любашу вместе с ее грудью. Так, наверное, только ребенок скучает по своей мамке. Но я и на труды свои смотрю сквозь воспоминание о ней. Как будто ради нее хочу достичь чего-то!
Не знаю. Я не придумываю чувства. Они сами рождаются во мне. Растут и умирают. Или формируются.
Наконец настал тот день, когда на бурсе можно ставить крест!
Не знаю. Почти три года ждал этой минуты, а теперь вот как-то все равно. Кроме того, что получил диплом токаря-универсала, никаких изменений не произошло. Даже Любаша не приехала.
Вчера сдавали госэкзамен. Нервные нервничали, спокойные делали вид, что спокойны. Мы с Дешевым и Харьковским сдали первыми. И, чтобы наполнить это событие праздничным содержанием, пошли и тяпнули по стаканчику. Потом вернулись в бурсу, чтобы поднять тонус товарищам.
