Я молчал.
«Расскажешь мне о любви?»
– О любви… – выдохнул я. – Ничто не существенно и всё меркнет под светом Истинной любви. Она бесконечна. Любовь долготерпит, милосердствует, не завидует, не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине, всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит.2
«А если не из библии, а как чувствуешь сам?»
– Настоящая любовь… это соитие духа, а не плоти. Это доверие другому: себя и своих чувств. Взаимно и только взаимно… – я помолчал. Айрин тоже ни о чём не думала. – Любовь лишь внутри, – шёпотом продолжил я, – не снаружи. Нет никаких половинок, только целостные духовно могут быть вместе. Ни расстояния, ни время, ни какие-либо события – ничего не может изменить силу чувств, если они настоящие и идут из жизни в жизнь.
«А как эту любовь почувствовать? Как её не упустить?»
– Вряд ли можно упустить её, если однажды обретёшь, – пожал плечами я.
«И ты готов отказаться от неё?»
– Я не отказываюсь.
«Но если ты примешь сан, а после встретишь свою родственную душу, ты никогда не сможешь с ней быть. Верно?»
Я кивнул, не в силах произнести эти две буквы – ДА.
«А я?» – спросила она, поднимая голову, чтобы посмотреть мне в глаза.
Я вопросительно сощурился.
«Я встречу свою родственную душу? Или, быть может, я её уже… упустила?»
– Я не знаю, Айрин.
«А что если, я…» – Её мысли вдруг оборвались. Потом проскочила одна, которая эхом повторялась уже в моей голове: «…люблю тебя?»
– Айрин…
Её мысли вдруг стали очень резкими. Как будто она хлестала меня словами по щекам.
«Нет, не нужно мне сейчас говорить про свою прошлую жизнь. И про то, что ты бы почувствовал, если бы я была той самой. А что, если это всё иллюзия? Почему ты не можешь любить меня, а я тебя? Ответь мне!»
Её эмоции загорались, как бумага от поднесённой к ней спички. А роль спички исполнял я.
Что, если она была права? А я неправ. Что, если я тоже люблю её? Той самой любовью, которой мне не хватает для жизни? Для этой жизни.
Айрин с вызовом смотрела на меня.
– Любовь может быть только взаимной, – ответил я, отводя глаза.
«Ты можешь доказать мне, что не любишь меня?»
До этого момента я не знал, что доказывать нелюбовь сложнее, чем любовь. Не знал, кто больше нуждался: она во мне или я в ней.
«Скажи, чтобы я ушла! И я больше никогда не появлюсь в этой твоей жизни!»
Айрин была настолько уверена в своих мыслях, что мне стало страшно. За неё. За себя. За нас.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, – признался я.
Каждый раз, когда она засыпа́ла на моём плече, я не слышал её мысли. И в такие минуты я хотел бы, чтобы Айрин была моей родственной душой.
В иные минуты, когда в её голове были нескончаемые вопросы, я чувствовал, будто жертвую собой и своим временем ради её счастья. Иногда я сомневался в искренности этой жертвы. Я ощущал себя узником её мыслей.
Вместе с воспоминаниями из прошлой жизни мне открылись таинства о родственности душ. В этом была какая-то значимость: научиться доверять свою жизнь, душу и тело, не зная, о чём думает твой человек. Не искать подвоха. Верить. Чувствовать. Любить.
Я не нашёл ответа на вопрос, почему получил свой дар. И был ли он даром… Или проклятием? У меня никогда не было желания читать мысли других людей. Я всегда считал, что правда – непотопляема. И если бы несколько лет назад корабль, который отплыл от берегов Саутгемптона
