Я кивнул головой вместо ответа.
– Поэтому, – продолжал монах, – человек, следующий за «золотым мерцанием священной тайны», рано или поздно проникнет в эту тайну, самостоятельно.
Он сказал о «золотом мерцании священной тайны». Я ушам своим не верил. Значит, подумал я, он и в самом деле может проникать в мысли человека.
– Но если он найдёт своего поводыря, – продолжал тем временем монах, – то он сделает это намного быстрее, сумеет прозреть и уже без посторонней помощи продолжить свой путь в вечности.
– Вы говорите о бессмертии? – спросил я его.
– В том числе и о ней, – ответил он, – но бессмертие – это не самоцель, ведь Истина намного ценнее бессмертия, потому что она, и только она, открывает тайну. Она объясняет многое и саму жизнь в том числе. Зачем человеку бессмертие, если он будет отделён от Истины? Истина похожа на этот серебряный источник и на это серебряное озерцо, лежащее среди золотого песка. Это очень хорошо, что вы искупались в этой чистой воде и смыли с себя всю пыль бренного мира. Если бы вы не искупались, то вряд ли я бы к вам подошёл. Вы бы меня просто не увидели.
– А что это за место? – спросил я его.
– Я могу сказать вам его название, – ответил он, – но что значат слова, имена и названия? Всё это – иллюзия. Никакое пространство не носит никаких названий, потому что в этом мире всё текуче. Пространство – это пустота, оно существует только в нашем сознании. Вот, например, когда вы спите, в какое пространство вы попадаете?
Я покачал головой, не находя слов, чтобы ему ответить.
– Вот видите, – сказал он, – с пространством всегда бывает затруднительно, мы никогда не знаем, где мы находимся, потому что сама наша жизнь похожа на сон. А может быть, сон и есть наше настоящее просыпание?!
Я опять не знал, что ему ответить.
Видя моё смущение, монах спросил:
– Вы не хотите осмотреться в этом месте? Если уж вы прибыли сюда, то вам, наверное, стоит изучить эту местность, чтобы не плутать. Здесь вы уже искупались в серебряном источнике, и каждый человек, который погружается в его воды, должен сочинить стихи. У нас такое правило.
Я с удивлением вытаращил глаза.
– Но я никогда в жизни не писал стихов, – признался я.
– Это не важно, – ответил он, – постарайтесь что-либо сочинить.
Я напряг всю силу воли, и слова сами стали складываться в четверостишия:
Я иду дорогой в неизвестность,
И не ведаю, что ждёт меня в пути,
Что мне даст открывшаяся местность?
Сможет ли душа покой там обрести?
Я себя пылинкой ощущаю,
Сном иль явью, жизнь волнуется во мне,
Мир хочу от края и до края
Весь обнять и уместить в себе.
Где б я ни был, мир весь одинаков,
Всё мне ясно, кроме разве что небес,
И душа в нас ищет тайных знаков,
Что приводят к проявлению чудес.
Был ли кто здесь до меня – не знаю,
Может быть, я пузырёк лишь на воде,
Или мотылёк в движенье к раю,
Что знал всё, был всюду, но не жил нигде.
– Странные стихи, – сказал монах, – но они, видимо, в какой-то степени отражают вашу сущность и настроение вашей души.
– Не знаю, – сказал я смущённо, – эти стихи как-то родились в моей голове сами собой.
– Это очень важно, – сказал монах, – когда что-то рождается само собой.
– У вас странное имя, – заметил я, – иероглиф Вэй переводится как «для», а дальше следует полное имя Лаоцзы – как «старый ребёнок», а всё вместе получается, как «для ребёнка-старика». В этом кроется какая-то антиномия, к тому же в анналах истории я ни разу и нигде не встречал вашего имени.
