Но мне плевать. Пусть, если хочет, и впрямь вешает голую меня на стену, только уйдет уже и снова исчезнет из моей жизни.
- Неплохо. Сначала хотел отругать за то, что юлишь, но, пожалуй, граница между пошлостью и эротизмом мне нравится.
Он достает из внутреннего кармана пиджака бумажник.
- Не нужно, - глухо отвечаю я. - Вы уже заплатили. Рисунок углем больше не стоит.
- Я сам назначаю цену, - усмехается он.
Кладет в мою папку еще две пятитысячные и снова сворачивает рисунок. Я почти заканчиваю сборы, остается только унести все в кабинет, запереть дверь и бежать к метро. Или вызвать такси? Уж очень хочется оказаться побыстрее дома. А еще зайти в супермаркет, купить Эльке ее любимый киндер, а себе - бутылку игристого. Не смогу сегодня работать.
- Стой, - вдруг говорит Сергей, когда я уже собираюсь было сложить стул и стол. - Я еще не закончил.
Я замираю над столом. Ощущение грядущих неприятностей скручивает внутренности в тугой узел. Ничего не могу с собой поделать. Знаю, что ему это нравится, но не могу успокоиться.
- Что вам еще от меня нужно?
- Рисунок, разумеется.
- Вы ремонт делаете или галерею открываете?
- Это мое дело. Дом большой.
- И вы его весь хотите голыми бабами увешать?
- Почему во множественном числе? Меня интересуешь ты в качестве натуры. Одна-единственная героиня моей галереи.
- Звучит пошло.
- Да плевать. Это был пробный заказ. Сейчас ТЗ усложню. Отбрось куда-нибудь свою скромность и нарисуй что-нибудь... поэротичнее.
- Слушайте! - взрываюсь я. - Хватит! Я не хочу рисовать вам порнуху, ясно? У меня есть ребенок, она не должна этого видеть.
- Милая моя, - его взгляд становится жестче, и без того жуткие глаза окончательно приводят меня в ужас, - меньше всего меня интересует, как ты строишь воспитание своего ребенка. Я делаю заказ, получаю работу и хорошо за нее плачу. А еще в твоем возрасте пора знать, чем эротика отличается от порнографии.
Он вдруг делает шаг ко мне, я невольно отшатываюсь и чуть не сношу столик.
- Но если хочешь, я тебе объясню.
Прежде, чем у меня вырывается "нет!", Сергей разворачивает меня к себе спиной и прижимает к груди. Его горячее дыхание обжигает ухо и шею, я пытаюсь вырваться, но даже на миллиметр не могу сдвинуть стальные напрягшиеся мышцы.
Он хочет, чтобы я слушала, что он говорит.
- Я хочу динамики, понимаешь? Чтобы ты не позировала для рисунка, а поймала мгновение. Хочу смотреть на лист и представлять, что было до этого мгновения. И что будет после. Нарисуй...
Сергей, продолжая крепко меня сжимать, берет мою руку в свою и медленно ведет от плеча к груди, а затем легко сжимает. Вторая рука ведомая им скользит по животу и останавливается на пуговках шорт.
- Нарисуй, как ты себя ласкаешь. Сохрани свое чувство меры, - его голос мне вдруг не к месту напоминает чеширского кота, упивающегося своей уникальностью, - но расскажи мне историю.
Он нажимает на мою руку, лежащую между ног, и я вздрагиваю от странного ощущения, пронзающего тело.
- Здесь же парк!
- Вокруг никого. А я хочу настроить тебя на нужную мне атмосферу.
- Пустите меня! - в голосе уже никакого возмущения, только мольба и отчаяние. - Я нарисую вам, нарисую все, что скажете!
- Конечно, нарисуешь, - его бархатистый голос, - и я помогу тебе поймать нужный образ.
Сейчас он скорее помогает мне заработать сердечный приступ, потому что с кровью уже разносится по телу коктейль из адреналина, злости, беспомощности и проклятого, зарождающегося внизу живота, тягучего удовольствия.
