– Слушай, а что там сейчас женщинам дарят? Ну, что твоей Верке понравится, такое, чтобы не слишком…
Лидия спала без снов. Но когда проснулась, она была не одна: рядом с ее кроватью стоял ее бывший муж Коля, бывший любимый человек, бывший отец, бывший юрисконсульт, бывший зэк.
Как многие сентиментальные люди, Лидия могла быть очень жестокой. Из второй комнаты, в которую после отсидки вернулся Коля, ее муж-убийца, она не убрала ни одного предмета. В первые годы после гибели ребенка Лидия просто не могла вынести из комнаты кроватку, комод с пеленальным столиком, кресло, в котором она кормила дочку, мягкие игрушки. На кроватке так и лежало розовое покрывало с мишками, а в кресле – в прошлом белая, а сейчас пожелтевшая шкура из «Икеи». Сейчас шторы были всегда задвинуты и заколоты булавкой, но между ними на подоконнике виднелись утята, с которыми Пашенька любила купаться. Они выгорели и своей пожухлой желтизной напоминали Лидии и Николаю о том, что их жизнь разделилась на до и после.
Когда Коля вернулся, с весом чуть больше шестидесяти, щербатым ртом и без волос, он робко попросил разрешения вынести детские вещи (Лидия не знала, что с ним произошло в заключении, но он теперь все делал робко), и она отказала под предлогом, что еще не готова. Он молча кивнул, но, в свою очередь, развесил свою немногочисленную и не по размеру одежду на Пашенькиной кроватке, привез откуда-то и разложил раскладушку, которая заняла почти всю комнату. Он куда-то уходил, где-то зарабатывал себе на кефир, чай, дешевые котлеты из кулинарии и черствые сушки, а вечерами тихо выпивал чекушку и засыпал. Всю неделю пустые чекушки стояли на пеленальном столике по соседству с блистерами от таблеток и пузырьком с лекарством темного стекла. Лидия заходила в комнату, когда его не было, и в первый момент ей казалось, что там стоят бутылочки, из которых она кормила дочку. Было ли это маленькой местью бывшего в ответ на ее большую месть, она так и не поняла. Она закрывала дверь и уходила курить. Так они жили уже год.
А сейчас он стоял над кроватью бывшей жены и молчал. «Придушить, что ли, хочет?» Она понимала, что ее выдают трепет ресниц и движения глазных яблок проснувшегося человека, но решила не сдаваться. Случай был беспрецедентный: никогда ее бывший не заходил в ее комнату. Днем она вообще стояла закрытой на замок, который Лидия демонстративно врезала в дверь после возвращения Николая, сначала она защелкивала ее и ночью, но почти незаметное муравьиное существование бывшего по соседству расслабило ее, и она не закрыла дверь. «И пусть, пусть меня прикончит, тогда ему точно не выйти, лететь ему в „Черный лебедь“ по рецидиву на пожизненное». Ненависть ее была так сладостно-приятна, что Лидия испытала род возбуждения сродни сексуальному: ее тело горело, мысли приятно путались, на лице, незаметно для нее, появилась легкая, как секунда, полуулыбка. Гомункул молчал и не двигался. «Ну же, ну, сделай что-нибудь!» Теперь Лидия передумала умирать, новый план созрел в ее голове: «Сейчас он нападет, нанесет пару ударов, оформлю как тяжкие телесные». Ни на мгновенье она не думала, что пора расстаться со ставшим врагом бывшим мужем, развестись, разъехаться. Нет, ни за что! Это означало бы, что она простила его, что дочка окончательно мертва, что Лидии пришлось бы заглянуть глубоко в свое сердце и обнаружить там выжигающую ненависть к самой себе: «Почему не предусмотрела? Почему не спасла? Почему? Почему?» Этого она не допустит ни за что на свете.
