Ладно, дед, не обижайся, я тут всяких насмотрелся: отрубит себе палец какой-нибудь прощелыга, явится и тычет под нос – вот я воевал, пострадал…
Да что ж Вы всех под одну гребёнку стрижёте? – осмелела Шура.
Никак не реагируя на сказанное, будто и не ему говорили, как ни в чём не бывало стал объяснять, что нужно сделать, чтобы оформить военную пенсию.
Вышли из военкомата: Матвей с ещё не прошедшей бледностью в лице и помаргивающим от волнения глазом, Шура – удовлетворённая, что всё-таки помогла отцу, не зря съездили.
Папань, а как получилось, что у вас (в селе родителей тогда принято было называть на «вы») не оказалось никаких документов на руках?
– Дык, помнишь, мы с матерью то ли во второй, то ли в третий раз расходились из-за пьянки, когда она мне свинью отделила?
О-о! Как такое можно забыть! После очередного скандала мать заявила, что терпению её пришёл конец, давай, мол, расходиться. Хата моя, родители помогли купить; ты себе забирай свинью, а нам с Шуркой останется корова. И чтоб духу твоего здесь не было!
Матвей, уже протрезвев, молчал, сидел на завалинке, что-то связывая верёвками. Потом оказалось, что это была упряжка на свинью. Две петли, подведённые под передние ноги, связал на спине между лопатками и оттянул оставшуюся часть верёвки – получился длинный поводок. Свинья как раз была в охоте и будто сумасшедшая выбежала со двора на улицу. На поводыря жалко было смотреть: откинувшись назад, еле удерживая в руках натянутую верёвку, припадая на правую ногу, бежал он с прискоком за одуревшим от воли животным по хутору. Люди останавливались: такого чуда – свинья в упряжке – им не приходилось видеть. Тащила она, окаянная, своего хозяина до самого конца улицы, потом завернули вбок, как будто бы к пруду, где недалеко стояла свиноферма.
К матери во двор пришла соседка.
Послухай, Нинка, шось не то у вас делается. Митька вернётся, никуда он не денется, а вот свинью сожрут собутыльники за одну ночь и не подавятся. И кому от этого хуже будет? Да тебе же.
– Хай его черти возьмут вместе со свиньёй.
Ночь прошла без сна, в обиде и тяжёлых мыслях. Управившись утром с оставшейся живностью, зашла в хату. Как-то пусто стало, и делать будто бы нечего.
Чу-чу, зараза, чтоб тебе подохнуть, вымотала меня, сволочь, – услышала она знакомый гаркающий голос.
Открыла дверь: по двору бегала свинья, деловито обнюхивая все углы, потом, недолго думая, юркнула в брошенную настежь дверку сажкА – проголодалась, видно.
Со скомканной верёвкой и одним башмаком в руках стоял посередине двора её Митька, жалкий, запыхавшийся, потный весь и совсем трезвый. С минуту молча смотрели друг на друга: он – просящими глазами, дескать, хватит гонять меня; она – устало и уже без злости – ну что с тобой, дураком, поделаешь.
Свинья погуляла, к хряку её водил на ферму.
– Как же, води-ил, это она тебя водила.
Может, и она, дышло ей в бок, главное, что покрылась. Поросята вон какие дорогие сейчас.
– Ой, какие мы заботливые да рассудительные стали, может, таким и будешь?
– Дык, и буду. Не мори только голодом, дай пожрать, духу во мне не осталось.
– И-ых…
Вот тогда-то, когда тащила свинья Митьку по бурьянам, и потерялись документы. На другой день ходил искать, ничего не нашёл. Зашёл на ферму, где со сторожем провёл ночь, там тоже никто никаких бумаг не видел. Дома оставалась лишь трудовая книжка. В ней была одна запись – чабан бригады №1 колхоза «Заветы Ильича».
