– На дворе мороз, а купидон голенький… Но думаю, что если только он сюда попадет, то в этом доме не замерзнет! – воскликнул Заглоба. – От одних только вздохов оттепель будет. Ей-богу, только от вздохов!
– Перестаньте, – сказала Кшися.
– Слава богу, что вы не утратили вашего веселого расположения духа! – сказал Кетлинг. – Веселость признак здоровья!
– И чистой совести, чистой совести! – ответил Заглоба. – В Писании сказано: «У кого зудит, тот и чешется!», а у меня ничто не зудит, и потому я и весел. О, сто тысяч басурманов, что я вижу? Ведь я тебя видел одетым по-польски, в рысьем колпаке и при сабле, а теперь ты опять превратился в какого-то англичанина и ходишь на тонких ногах, как журавль?
– Я долго жил в Курляндии, где не принято одеваться по-польски, а последние два дня я провел у английского посла в Варшаве.
– Ты из Курляндии возвращаешься?
– Да. Мой приемный отец умер и оставил мне там другое имение.
– Царство ему небесное! Он был католик?
– Да.
– Тогда ты должен радоваться! А ты нас не покинешь ради этого курляндского имения?
– Здесь мне жить и умереть! – ответил Кетлинг, взглянув на Кшисю. А она тотчас опустила свои длинные ресницы.
Пани Маковецкая приехала уже в сумерки. Кетлинг вышел встречать ее к воротам и ввел ее в дом с такой почтительностью, точно она была владетельная княгиня. Она хотела на другой же день приискать себе квартиру в городе, но это ни к чему не повело. Молодой рыцарь умолял ее, ссылаясь на свою дружбу с Володыевским, и до тех пор стоял на коленях, пока она не согласилась остаться у него. Было решено, что и пан Заглоба останется у Кетлинга на некоторое время, ибо его годы и его значение могли защитить женщин от сплетен. Он согласился на это тем охотнее, что ужасно привязался к гайдучку, а кроме того, в голове у него возникли новые планы, которые требовали его присутствия. Обе девушки были очень рады, и Бася сразу стала на сторону Кетлинга.
– Сегодня мы и так уже не уедем, – сказала она пани Маковецкой, которая все еще колебалась, – а потом, уедем ли мы одним днем или двадцатью днями позже, это все равно!
Кетлинг понравился ей так же, как и Кшисе, – он нравился всем женщинам. Бася до сих пор еще никогда не видала заграничных кавалеров, если не считать офицеров иностранной пехоты, людей довольно простых; и она ходила кругом него, потрясая своими волосами, раздувая ноздри и присматриваясь к нему с детским, почти назойливым любопытством, за что получила даже выговор от пани Маковецкой. Но, несмотря на это, она не переставала смотреть на Кетлинга, словно желая оценить его военные способности, и, наконец, начала расспрашивать про него пана Заглобу.
– Он хороший воин? – спросила она потихоньку у старого шляхтича.
– Знаменитее и быть не может! Видишь ли, у него опытность в этом деле огромная: он четырнадцати лет сражался уже с английскими бунтовщиками, держа сторону истинной веры… Он шляхтич знатного рода, о чем ты можешь судить по его обращению.
– Вы его видели в огне?
– Тысячу раз! Стоит и не поморщится; гладит лошадь по шее, а сам хоть о любви может говорить…
– Разве принято говорить о любви?
– Принято говорить все, что подтверждает равнодушие к опасности.
– Ну а в поединке он тоже мастер?
– Одно слово – шершень!
– А с паном Михалом справится?
– С паном Михалом не справится.
– Ага! – воскликнула с гордостью Бася. – Я знала, что не справится! Я сейчас же подумала, что не справится!
