– а потом – заучат, – вставил белк.
– Хм.
Хвосты трубой под звездами маячат
До всполохов зари нам о любви мяучат
А как поддашься – раскулачат
Кто прежде пел, теперь ишачат.
– Во-во, я ей давеча говорю, на хрена тебе столько лощины? Дома повернуться негде. А она: «Запас скворечник не утянет». Ладно бы грызла в меру, а то … – белк махнул рукой, – Скоро и в проем не влезет.
– Не влезет – полбеды, – Василий всегда отличался рассудительностью и убийственным практицизмом, – Вот когда – не вылезет, то уж… – он надул щеки и сделал многозначительное «пфф», – Была у меня одна знакомая – профессорская кошечка. Барышня ничего себе: и умная и образованная. Начитанная – страсть. Такие слова знала, покраснеешь. Мышей не то что не ловила – боялась. «Я, – говорит, – из дома ни ногой. На дворе доберманы и инфлюенция». Через нее в бомжи и подался.
– Н-да, история… – белк пыхнул трубкой.
Дымок расплылся лохматым облаком и повис на ветке березы. Серпатый месяц сочувственно покачал головой – ему тоже было что вспомнить. Совсем скоро его вытеснит полная Луна, и придется шляться по небосклону, от одной одинокой звезды к другой, неприкаянной.
– Коту без дома нехорошо. Не полагается, – белк выбил трубку о черепицу, – Холодает, однако. Пойду сдаваться – авось не проснется… Бывайте.
На краю участков какой-то полуночник включил свет. Не разобравшись, спросонья, заорал петух. Наседки зашикали горлопана и подоткнули откатившихся наследников поглубже в теплые ямки. Тишина дремотой окутала деревню. Изморозь капельками холодного пота застлала крышу и подкралась к поэтическому основанию.
Василий посидел, посидел, да и начал ерзать. Он бросил завистливый взгляд на скворечник: из отверстия слышался невнятный шепоток, и вкусно тянуло домашним.
– Мещане замшелые, – презрительно фыркнул пиит и решительно выхватил из-за уха чернильный огрызок, – Вот вам!
Ну что сказать, мой милый друг,
Прокисших мыслей вороша:
А вдруг порочный разорвется круг,
Кометой вырвется душа…
И шваркнет по паркету сгоряча,
И чувств дремавших всполоша,
На удивленье всем вокруг
Хвостом очертит тот же круг…
И в дом вернется не спеша.
Затем он достал из-за второго уха початый чуингам, размял до мякиша и прилепил листок над входом.
«Нет вдохновения – и не надо. А простатит нам ни к чему. Хорошо, Петрович дачку не пропил. Печка, небось, еще теплая…»
Глухой ночью скрипит перо с особым вдохновением. Буквы выходят пузатые, значимые. Даже неприхотливая запятая бросается в глаза. Что, уж, говорить о знаке восклицательном. Он, словно полководец, возвышается над безукоризненной шеренгой вышколенных букв-солдатиков и не впереди – чай, не политрук какой – а непременно позади, будто отсекая пути к отступлению. Вопросительный можно ставить, можно нет, ежели текст в состоянии растеребить и принудить к размышлениям. Он вообще загадочно непрост – ловит на голый крючок. С ним, шельмецом, надобно поосторожнее – не ровен час дождетесь ответа…
– Не спишь? – Василий не заметил, как мух подкрался и заглянул через плечо, – Дай почитать что ли, вместо снотворного.
– Ехидничаешь, обидеть норовишь, от дела отвлекаешь, – кот недовольно поморщился.
…уповаю на Ваше благоразумие и понимание. С уважением, жилец Василий.
Он размашисто расписался, посыпал бумагу песочком, стряхнул, придирчиво оглядел, и устало откинулся на спинку кресла.
– Видишь ли, мой друг, челобитную сочинить не претензию накарябать. Претензия что? – тьфу, пустяк. На стихи похожа: сплошь задетое самолюбие, выпуклая гордыня, обнажена, словно кальсоны на морозе. Прошение – дело иное, тонкое. Тут важно, как подать. Ибо результат и есть оценка мук творческих. Претензия же бескорыстна, выплеск эмоций. Улавливаешь?
