Смотреть на этого соломенного сироту иной раз было жалко – даже принимая во внимание пачки баксов, которые нередко водились в его карманах. Вот и сейчас он сидел передо мной потерянный, грустный, малокровный, с гигантским нелепым кадыком и гречневой кашей веснушек на лице – ни дать ни взять необогретое, недолюбленное, приютское дитя, случайно разжившееся пятидесятидолларовой майкой. Чем я могла ему помочь? Ну разве что выслушать да пожалеть от души.
– Может, его ещё восстановить можно? – спросила я после тягостной паузы, имея в виду раскуроченный «мерседес».
– Можно-то можно, но это ж сколько бабла надо! Мне при всём желании столько не заработать. Тем более, если куда-то устраиваться, так это всё равно через отца.
– А когда он вернётся?
– Обещался завтра, а там – кто его знает. Может, через неделю, а может, и через месяц. У него всегда так. – Веник махнул рукой, потом вдруг вскочил и с места в карьер перешёл на крик. – А я вот сиди всё это время, жди, трясись и мучайся! Нетушки, нашёл дурака! Свалю, да так, что ни одна сволочь не найдёт! Хватит, надоело! Наймусь контрактником, а потом – на Кавказ, в Чечню. Фиг он туда сунется!
– Веник, детка, какой Кавказ? – попыталась я успокоить непутёвое чадо. – Ну ты ж не Лермонтов, в самом деле! Пойми, в Чечне нет джакузи, нет боулинга, там вообще ничего нет. Одни бандиты да наши менты. Да тебя, такого сладкого, вычислят ещё по дороге в военкомат. А потом с потрохами сдадут первомуже чеченцу. Будешь сидеть в яме и оттуда звонить папе, выкуп просить.
– Ни за что не буду, пусть хоть зарежут!
– И зарежут!
– И ладно! И хорошо!
– Нет, не хорошо… Не смей этого делать!
Последняя моя реплика к разговору уже не относилась. Просто, в истерике бегая по комнате, Веник приблизился к моему единственному цветку – дереву денег и, варварски отщипнув мясистый блестящий листок, машинально сунул его в рот. В свете последних событий я восприняла эту выходку чересчур болезненно. Стоит ли объяснять, что в течение двух дней с момента моего увольнения на дерево возлагались особые надежды. Оно холилось с небывалым старанием и поливалось утром и вечером.
Веник отреагировал на мой окрик своеобразно: мгновенно перестав мельтешить, он сплюнул горький, изрядно пожмаканный лист на пол и отправился в ванную промывать рот.
– А не в Чечню, так в Югославию подамся, в Косово, добровольцем, – сообщил он по дороге.
– Это уже лучше. Во всяком случае, с джакузи там наверняка полегче.
– Вот всегда ты всё высмеешь и опошлишь, – посетовал благоухающий зубной пастой Веник, снова появляясь в комнате. Выглядел он уже более спокойным.
– Да нет, я ничего. Югославия так Югославия. Ещё к талибам можно.
– Ну да ладно. Ты лучше посоветуй, чего мне реально делать-то?
Я старательно повторила примерно то же самое, что и в начале наших дебатов – про родную кровь, отцовское всепрощение и прочие семейные ценности. Однако было видно, что Веника это не увлекает. Слушал он явно невнимательно и, похоже, думал о чём-то своем.
Прервавшись на полуслове, я выждала с минуту. Реакции не последовало никакой. Веник бестолково кружил по комнате, подозрительно напоминая курицу, которая ищет, где бы ей отложить яйцо.
«Главное, чтобы стихов читать не начал!» – мелькнуло в голове. И точно!
– Я тут, кстати, кое-что новенькое написал! – произнёс Веник, наконец облюбовав себе место под «Жирафом № 3». – Почитать?
