– Андрюшка, а давай, ты сейчас послушаешь, и я не буду тебе мешать, а ночью расскажешь, что услышал. И это будет твоя сказка, а ты будешь моим Шехерезадом, – улыбалась Анна, высвобождалась из его объятий, отбегала и тут же возвращалась, чтобы, привстав на цыпочки, поцеловать. И он оставил попытки научить дружку слушать лес.
– «Пусть так, – думал Андрей, – моя любовь не бесталанна. Она пишет стихи и играет на гитаре. Вкусно готовит и чертовски хороша в постели. И, это даже хорошо, что она сама не слышит эти сказки. У меня-то они никогда не кончатся. И я буду рассказывать их для неё каждую ночь, до конца наших дней».
– Баня, баня, баня! Как я не любила в детстве банные дни, – откровенничала, блаженно растянувшись на полке, Леда.
– И я не любила. И Анютка не любила, – поддержала её Катерина, – жарко, разморит так, что двигаться неохота.
– Зато, какое блаженство выйти из бани: тело лёгкое как пёрышко. Кажется, вот подхвати меня ветерок и не будет для него усилием перенести меня через Речку.
– Да я и сейчас из бани выхожу прозрачная. Весь мир сквозь меня струится – ни за что не зацепится, – подала голос Катерина.
– Да уж. До некоторых блаженств надо дорасти. А некоторые, не будем говорить кто, хотя это и Андрюшка, до сих пор не доросли. Я его и веничком, и массажик, и спинку потереть. И верчусь перед ним, вся такая ровненькая, распаренная: вот она я! А он на дверь смотрит, как бы выскользнуть, да в речку плюхнуться.
Дружный хохот не дал Анюте дорассказать об их с Андрюшей банных приключениях.
– А не искупаться и нам? – предложила Катерина.
– Купаться, купаться, – весело подхватили остальные.
И, недолго думая, вся троица гуськом, как есть, нагая, потрусила к речке.
– Я с разбега, пустите, разойдитесь! – Анюта пробежала по мостикам и, свернувшись колобочком, плюхнулась в воду, вздыбив за собой фонтан тёмной октябрьской воды. Следом прыгнула Леда и аккуратненько, по ступенькам, прошла в воду Катерина.
Вволю наплававшись и наоравшись в сумеречное, набухшее дождевыми облаками небо, залихватских частушек, дамы в том же порядке, гуськом, потянулись обратно в баню.
Как же описать блаженство от раскалённого воздуха, окутавшего их свежие, охлаждённые осенней Речкой тела? Как передать перламутровое их свечение? Шум, ввалившийся в баню вместе с купальщицами, постепенно умолк и сменился блаженным молчанием.
– Эй, поморозницы, не угорели там? А может, к лавкам примёрзли? – раздался за окном голос Игнатовича.
Они с Андреем пошли на Речку проверить морды перед ужином, ну и свернули на тропинку к бане – послушать, что-то долго моющихся девок.
– Не надо вам водицы с речки принести? – спросил Андрей. В ответ раздался дружный хохот:
– Зачем нести воду – мы и сами до воды сбегали.
– Купались, что ли? Ай да поморозницы! – с удовольствием крякнул дед, – Скоро вы? У нас самовар закипел и чай свежий заварили – вас ждём.
– Выходим уже.
В предбаннике долго вытирались, облачались в ситцевые халатики, накинутые на тонюсенькие рубашки-белоземельки. Пристраивали половчее на головах высокие тюрбаны из цветных полотенец. Ноги совали в катаночки и в галоши. Завершали наряд цигейковые душегрейки. Перед уходом выставили у порожка бадейку с чистой водой. Сверху положили свежий, нехлёстанный веник – это приглашение предкам попариться.
Пока собирались, мужики проверили снасти и уже подымались от реки с уловом, нанизанным на ивовый прутик.
