Как позже оказалось (немцы установили в 1962, видимо, по истории болезни), Вольфганг был отравлен “Аквой Тофаной”, вся Европа травилась ею: давай по трети: мышьяк, сурьма, окись свинца и так по малой… долгое время, чайными, два раза в день…)
А что бы вы на его месте делали, а Александр Сергеевич?
Так что же произошло на самом деле 6 декабря 1791 года. Пятого гениальный любовник скончался от отравления. Шестого Магдалена заказала совсем скромную службу в соборе Святого Стефана по своему преподавателю. Ну и пришла домой, а куда же ещё… Судья-сухарь – муж ждал у дверей… с “опасной” бритвой в руке, а ведь он не был парикмахером:
– Ах, сука, бл…! Зарежу!
Ничего себе нравы у королевских судей!
Хлопнула входная дверь, и угрюмый муж прошёлся лезвием по своей красивой пианистке. Та дико закричала, и этот крик разбудил ребёнка. Теперь уже кричали во все горла – втроём. А в дверь квартиры уже ломились австрийские соседи по площадке. Ховдемель – “ховдембель”, хлопнул второй дверью и скрылся в своей комнате. Когда благодушные соседи ворвались в квартиру, недорезанная солистка-пианистка истекала кровью: руки, ноги, лицо всё искромсал ревнивый судья, не любивший классической (музыки). Взломали дверь его кабинета, “королевский ратник” лежал на спине (и на диване) с перерезанным горлом, в правой руке блестело лезвие действительно на сегодня нужной “опасной” бритвы…
Что тут началось… Император был в ярости. По некоторым данным он приказал не упоминать при нём “всуе” имя его масона, судьи, само— и просто убийцы… Там, за кордоном, тоже умели затыкать рты и в первую очередь королевской милостью: Магдалену (или “и”, как хотите) в Брно – на лечение, на воды, ведь “парикмахер” пару раз успел “погулять” бритвой по её хорошенькому личику, судью-самоубийцу, не в коровью шкуру (для само…), а в – дубовый. Моцарту тоже повезло: император позволил после “молниеносных” похорон, “вякнуть” о них в газете, правда, он не разрешил Зюйсмаеру, лучшему ученику Моцарта закончить “Реквием”…
Вообще, ребята, повеселились, ну, а причём тут Сальери?..
Vive la “Тырнет”!
Владимир Загреба
Константин К. Кузьминский
Пансион Беттины
Печальна повесть эмигранта. Миграция населения напоминает летнюю миграцию оленей (таковую описал Фарли Моуэт), гонимую оводами доводов, доведённых до отчаяния китайским чаем, рисовыми церемониями и мухой цеце – целенаправленную, но неуправляемую, миграцию управдомов и парикмахеров, живущих под хером, рехнувшихся или решившихся, обреченных равно общественному невниманию, разобщению, разочарованию, развращению идеалов – розовый куст иллюзий цветущий пустоцветом на радиаторе мерседеса-бенц. “Бенчик, подай мне розовую кофточку”, – кричала еврейская мама, запершись в туалете на втором этаже отеля цум Тюркен – индюк нерегулярно мигрирует, точно так же, как нерегулярно собирается в стаи. Когда случается, что корм в одной части страны урождается более, нежели в другой, индюки собираются и постепенно движутся по направлению к тому месту, пока одна часть страны не становится заброшенной, в то время, как другая, так сказать, совершенно переполненной индюками… Цум байшпиль бушевала глаукома – кажется, Бродский. (Иосифа Бродского спросили…) Черепичные крыши, облепленные ленточными червями – кажется, Кафка, пинии и глицинии, цирроз печени от поедания хайст вурстов, запиваемих чешским пивом “Старопрамен“, трофейным, полученным по культурному обмену СССР – Австрия, город фюр хунде унд русише эмигрантен, грант унд гратис, чаша святого Грааля во городе Граце, хранимая милым доктором Эгоном Капеллари, к которому у меня рекомендация, национальный вопрос и традиции немецкого языка – “Бенчик”, – кричала мама уже на идиш.
