Еще иногда, кажется, что кто во что верит, тот за то и получает. Обращая внимание, мы словно кликаем «мышкой», а на самом деле мыслью, движением, взглядом. И оно откликается! А как ответят это уже вопрос к глобальному, к Богу и есть. В этом и вера и магия и здравый смысл с нездравым вперемежку.
Вот сейчас кликну и вспомню детство. Вызову в себе. И пойму, что бывало по – разному, и так и сяк. Случалось, папу ждали с работы допоздна. Мама переживала, что придет, выпивший, а он приходил трезвый как стеклышко, но уставший. С аврала или аварии. Лицо и руки обветренные, грубые в ржавчине, пропахшие куревом. Мама кормила его картошкой с луком. А когда готовила, вся квартира наполнялась запахом жареного лука. И сама плакала, когда резала, и я любил эти слезы. Приходил со школы, и бывало, так взгрустнется без нее, что на середине забрасывал домашнее задание, запирал дверь и убегал к ней на работу, через овраг, по разобранным серым деревянным мосткам, через речку – срачку и дальше, взбираясь по полуразрушенной скрипучей лестнице, к скотобойне.
Сразу после подъема, резко усиливался запах гниющих потрохов, доносящийся из под деревянных заборов, куда их сваливали, к обрыву, и это уже ало- зеленые цвета распада. Часто, в жару там рыбаки набирали беленьких шебаршащихся апарышей.
Высокие заборы бойни, увенчанные рядами колючей проволоки, создавали ощущение каземата, концлагеря, коридора, в котором из прижавшихся, кузовов выглядывали, и мычали добрые коровы и хрюкали слеповатые свинки. За самим забором стояла тишина и это смягчало мысли о их трагической участи. Кто-то говорил, что животных убивают током и это почему то казалось не так жутко как огромными острым прорезающими жилы ножом. И все это не мог сравнить с фашизмом. Пока шел мимо прислушивался, но ничего не слышал кроме ветра или гула заводских моторов, а от этого успокаивался. За забором царила смерть и ужас, но пока этого не видишь, кажется, что они, где то далеко, и намного дальше, чем кусок вареной говядины в тарелке щей. Мамина фабрика соседствовала с бойней. Позвонив с проходной в цех, ждал ее, облокотившись на железную вертушку.
На проходную она выходила почти всегда с гостинцем. Иногда если попадал в обед, то под ворчание пожилой вахтерши, мама вела меня, кушать в пропахшую пищей фабричную столовую. Она работала на вязальной фабрике и поэтому как говорила, мы с папой были обвязаны, да и с мясом проблем не было, бойня то рядом мужики несли. Папа часто выпивал и также часто завязывал. Выпивший если его не задевать веселый и улыбчивый, часто шутил и что- то шептал маме, на что она только отмахивалась и говорила- Ребенок услышит! -
Хотя мама давно семейная, ее изредка, когда кто то, из молодых болел, ставили во вторую, и поэтому в такие дни она шла на работу вечером и возвращалась затемно.
Когда папа дома, мы ходили ее встречать, к оврагу. Когда же папа уезжал в командировку, то я не ложился и ждал ее у окна. Однажды на маму в подъезде напал пьяный. И она с ним так без шума, без крика боролась, таща до нашего этажа. Приставучий оказался. А когда, открыл дверь, то увидел спину убегающего и на пороге всю растрепанную и бледную маму. По взъерошенному сырому воротнику стекала вода, шапка в руках, а из-за непрокрашенных волос словно только заметил пробивалась седина. Вот такая она, сильная и смелая, моя мама!
