Я промолчала.
Внезапно захотелось забыть про все, напиться и утопить все желания, как итальянская мафия топила своих должников.
– Оставайся, – коварно сменила тон Бонечка. И даже по голове меня погладила, стерва. – Все мужики – козлы. Что Кан, что Кроткий. Давай напьемся, а? Как в старые добрые времена.
Слова прозвучали в моей голове, как набат. Я сунула руки в карманы джинсов, которые стремительно увеличивались в размере, затем посмотрела на Бонечку. На ее, опухшее от трехдневной пьянки лицо, на жировые валики на пузе… Я содрогнулась и распахнула дверь.
– Не-е-е! Я в зал.
– Кроткий вчера с какой-то бабой в «Пуле» лизался! – крикнула Богданова вслед.
– Да хоть с Каном! – я грохнула дверью и почти бегом устремилась вниз.
Было больно и ужасно обидно. Далеко не все девушки, которых драл Макс, были похожи на Димину Сонечку. То, что я так глупо спалилась, дав ему знать, что хочу его, не давало спать по ночам… Было стыдно, противно, неловко. За то, что так губу раскатала.
Я знала лишь один способ отвлечься, не напиваясь: тренироваться.
Когда упахавшись на тренировке, я приняла душ и вышла из раздевалки, все стало еще противнее. У стойки фитобара, – так, что незаметно не обойти, – стоял Макс и клеил ласты к хорошенькой, модельного вида барменше. Это было больно, но не смертельно. Это я бы пережила: я всегда умела признавать чье-либо превосходство. Но рядом с Максом стоял, раздувая ноздри, его приятель и смотрел на меня в упор.
Дрогнув, я отвела глаза, бездарно пытаясь сделать вид, что его не знаю. Кан кашлянул, не давая мне отвертеться, щелкнул пальцами и позвал.
– Ангелочка!
– Что? – спросила я, зло. Так ласково он со мной говорил только в детстве. Теперь это означало сарказм.
– Иди сюда, моя маленькая.
– Зачем? – я все еще не могла простить ему ту встречу в «Русской кухне».
– Блядь, надо значит, если зову! – рыкнул он своим обычным тоном.
Как было отказать такому любезному кавалеру? Шаркая подошвами, я обреченно приблизилась, потирая шею. На стойке, под локтем Кана, лежала газета. Может, ему в последний миг статья разонравилась?.. Не сводя с меня глаз, он взял в руки газету, прищурился и кончиком языка потрогал свой клык.
– Как ты, мое сокровище?
Я подозрительно на него посмотрела: не заболел ли?
– В смысле?
– В прямом.
– В смысле, как у меня дела или что?
– Допустим.
– Ну, хорошо.
– Потерей памяти не страдаешь?.. Нет? Тут такое дело. Мне, как врачу, очень интересен твой феномен, – Кан жестом фокусника показал мне свернутую в трубку газету и, картинно ее развернув, прочел: – «…первый мужчина, первый опыт».
– И? – спросила я, покраснев.
– Это уже второй за тот год! У тебя саморегенерирующаяся плева?
Он так и сказал «саморегенерирующаяся» и ни разу не заикнулся. Макс перестал подмахивать барменше и удивленно посмотрел на своего друга. Кан бросил газету на стойку и вопросительно выгнул бровь. Он был такой красивый, когда так делал, что я не сразу нашла ответ.
Девушка-бармен уставилась на меня:
– Так это было по-настоящему? – спросила она, хватая газету. – Оу-о! Как бы я хотела встретить такого мужчину.
– Я сам бы хотел! – сказал Дима, в упор разглядывая меня.
– А почему вы расстались? – спросила девушка.
– Да, – сказал Дима. – Он тебя так любил. Так опытом, понимаешь, с тобой делился…
Он говорил как Шеф, но у того все могло бы сойти за шутку. Дима же рубил слова, словно Терминатор. Он вообще не имел больше склонности к шуткам. Разве что, посадить кого-нибудь на кол, или вывезти в лесополосу – рыть могилы в мерзлой земле.
