– Саша, ты готова доверить Машу чужому человеку?
– Я постараюсь найти хорошую няню, – уклончиво ответила она, отводя от него взгляд.
Он понимал, что жена не является его собственностью и не принадлежит ему. Ни один человек не может всецело принадлежать другому. Хотя, вот если взять, к примеру, самого Седова, то он хотел бы быть собственностью Саши и принадлежать ей. Или это только слова, за которыми прячется его личная свобода, оправданная его профессией? Что, если его самого запереть в квартире с дочерью, лишив работы и той привычной, пусть и полной опасностей, жизни? Как он бы себя повел? И как долго бы продержался?
Сослаться на нехватку средств он не имел права – Саша до родов успела заработать столько на своих заказах, сколько он не заработал бы и за несколько лет работы в следственном комитете.
Он не имел права запретить ей жить так, как ей хочется, это означало бы, что он запрещает ей быть счастливой.
– Хорошо, ищи хорошую няню, – сказал он с тяжелым сердцем.
…Дело Вершинина обещало быть сложным. Седов это чувствовал. Убийца на самом деле действовал под влиянием сильнейших эмоций. По мнению следователя, смерть Вершинина была связана с чувственной стороной его жизни. Это не деньги, не профессия… Он сделал что-то такое в своей жизни, что разрушило другую жизнь, сделало ее невыносимой.
Ревность. Седов довольно часто сталкивался в своей практике с убийствами на почве ревности. Ревность, как предательство. Убитый изменил женщине, разрушив ее мир. Он предал ее. Она, живя с ним или общаясь, представляла себе его другим, ею же наделенным несуществующими качествами, и была счастлива с ним ровно до тех пор, пока не убедилась собственными глазами (или ушами) в том, что жила со скотом, снимавшим квартиру для своих свиданий со шлюхами. Или же, что еще хуже, с самой близкой подругой или, скажем, сестрой той, что стала сегодня утром убийцей. Возможно, в этой истории вскоре появится и еще один труп – женский.
Седов в очередной раз обошел квартиру. Грязное белье – вот что может стать уликой. И хотя копаться в грязном белье считается неприличным, но только не для следователя, расследующего убийство. На белье убийца, а скорее всего, свидетель, мог оставить свой автограф – ДНК. Вот только с чем его сравнивать? С ДНК самого Вершинина или женщин из его близкого окружения… Сколько же людей ему придется допрашивать, присматриваться к ним, изучать их образ жизни. Кто-то да проговорится о любовницах Вершинина.
В дверях квартиры появился оперативник, рядом с ним Седов увидел молодую женщину. Невысокого роста, с ярко-рыжими растрепанными волосами и темными, какими-то страшными глазами. На ней было надето короткое черное платье с белым воротничком, смахивавшее на форменную одежду.
– Рыжова, хозяйка квартиры, – доложил опер Седову.
Мила. Я поначалу и не поняла, что дело пахнет жареным. Ну, пришел следователь, начал задавать какие-то вопросы о Кате, ну, я так поняла, как о хозяйке той самой квартиры, где произошло убийство. А что я-то, ее соседка, могла о ней рассказать? Да ничего. Все-таки мы подруги, а потому я на всякий случай решила держать язык за зубами. Особенно тогда, когда он заинтересовался ею как личностью, что ли. Спрашивается, какая ему разница, какая она личность, если она проходит по делу просто как хозяйка квартиры? Ну да, в квартире полно ее следов. А как же иначе-то? Я знаю, что Катя время от времени приходила туда, причем в отсутствие жильцов, чтобы проверить, как там да что. Ключи-то запасные у нее были.
