Пароход - страница 42

Меж тем господин Тетерин спросил:

– Простите, господин Алябьев, а где вы познакомились?

– В Орлеане. У меня там были личные дела. Потом эти дела ещё не раз приводили меня в этот город, и мы встречались как старые друзья.

– Вы знаете язык немых?

– Отнюдь, но своего друга я вполне понимаю. И блокнот с карандашом у него тоже всегда под рукой, так что проблем в общении у нас не возникало и не возникает.

– А вот насчёт честности… Это действительно так?

– Совершенно. Он ни разу не взял у меня денег за проживание у него дома. И ещё один момент: некий мсье имел несчастье обронить на улице свой кошелёк, так он вернул его этому господину и опять же, скромного вознаграждения не взял. Мне это говорит о многом.

– Может быть, он из тех людей, кто, найдя копейку, заголосит на всю округу: «Чья?!» – но, найдя рубль, промолчит и спрячет его в карман?

– Может быть, – ответил Сергей Сергеевич, видя, что поведение человека с найденным рублём Тетерину более понятно, чем с копейкой. – Но рубля пока что Арман не находил.

– Его зовут Арман?

– Арман Бонне. Он буквально на днях приехал в Париж и нашёл себе жильё на улице Данциг, неподалёку от гостиницы «Улей».

Тетерин вновь остановился, вновь взялся за ухо и вновь покачался на ногах:

– Будут ещё какие-то условия, господин Алябьев?

– Немецкие, французские и советские паспорта, или как там теперь они у большевиков называются – удостоверения личности, или ещё как-то, должны быть на разные имена, и они должны быть настоящие. Подчёркиваю: настоящие, а не «липа», за версту пахнувшая новой краской из парижской типографии. Кроме того, во французских документах должны быть проставлены все визовые отметки о легальном пересечении всех границ, в немецких паспортах достаточно штампа о пересечении польской границы, в советских – всё чисто. Надеюсь, вам не нужно объяснять, почему? – и, видя, как Тетерин насторожился, Сергей Сергеевич всё же пояснил: – Если, например, в Польше у меня вдруг проверят документы, то я смогу предъявить лишь немецкий паспорт, и если в нём не будет визы…

– Я понял, понял… – кивнул головой Дмитрий Иванович. – Что ещё?

– Мне нужны советские газеты, хотя бы за два последних месяца, и обязательно адресный справочник по Ярославлю. Теперь всё.

– Я обдумаю ваше предложение, господин Алябьев, и сообщу о своём решении.

– Насчёт Армана?

– Насчёт всего, что вы мне нынче сказали. Как я помню, вы живёте на улице Лепик?

– Верно, – кивнул Сергей Сергеевич, отметив про себя: «Но вам-то, господин Тетерин, я об этом не говорил. Хорошенько же вы мной поинтересовались. Не иначе мсье де Маршаль поделился с вами информацией, больше некому».

– Сколько дней мне ждать вашего решения, Дмитрий Иванович?

– С учётом ваших нынешних предложений… Э-э-э… Давайте обозначим недельный срок. Вас устраивает, Сергей Сергеевич?

– Вполне, – ответил Алябьев, вновь подумав: «Как у него поездка «горит», так чем быстрее, тем лучше, а как я свои условия выдвинул, так сам неделю запросил. Значит, наверняка будет наводить справки о Тибо».

На том их беседа и закончилась. Тетерин отдал Алябьеву обещанные деньги за такси, они попрощались и разошлись: Сергей Сергеевич опять направился по центральному бульвару к главному входу кладбища, за которым его ожидал оставленный «мотор», а Дмитрий Иванович в сопровождении своего охранника снова свернул за какой-то склеп и растворился в дебрях каменных надгробий. Возвращаясь домой, Алябьев, не завтракавший с утра, решил немного изменить свой маршрут и попросил таксиста завернуть к кабачку «Проворный кролик», где он от случая к случаю бывал. Тут он с удовольствием выпил стакан красного вина и съел два хорошо прожаренных бифштекса. Перед тем, как он принялся за второй, к нему за столик подсели два молодых человека лет 30-ти с бутылкой «Ирруа-Брют» и копчёным лососем. По их внешнему виду нельзя было сказать, что они частенько употребляли и такое шампанское, и такую закуску. Один из молодых людей был настроен достаточно оптимистично, второй достаточно пессимистично. Первый оптимист воодушевленно говорил, что жизнь прекрасна и не стоит киснуть, второй пессимист уныло отвечал, что она паршива и радоваться нечему. При этом он тыкал пальцем в окно и говорил, что из этого «лихтера» им вовек не выбраться, где даже пол, не говоря уж об остальном, такой скрипучий, что если ходят на первом этаже дома, то и на пятом этот скрип слышно. Оптимист возражал приятелю: мол, Бато-Лавуар, где они живут, а именно это общежитие и упоминал пессимист, называя его голландским словом «лихтер», не такая уж и помойка; мол, бывают места и много хуже. Он небрежно разливал в фужеры шампанское, проливая его на стол, и пил жадными глотками, а его оппонент в ответ хмурился и нудно ворчал, дескать, при их финансовом положении пить такое вино – это недопустимое расточительство, едва пригублял из посуды и при этом смотрел на пролитые на стол капли, словно голодный волк на сытого поросёнка. Оптимист уверял, что не сегодня-завтра мсье Клемен опять купит у него картину, а то и две, что не за горами тот день, когда и у пессимиста станут покупать его произведения, и опять у них появятся деньги, много денег, а деньги – это то, что даёт человеку почти всё и, самое главное, независимость. Пессимист вздыхал, поглаживал подбородок испачканным краской пальцем и теперь соглашался: да, деньги – это великая ценность, и ценнее её только здоровье.